Улей (ЛП) - Каррэн Тим

Он расчистил путь к метеорологическому куполу - Катчен это оценил бы - и попытался разобраться в том, что было у него в голове. То, что сказал Гейтс, было именно тем, чего Хейс не хотел слышать. Просто подтверждения того, что все безумное дерьмо, о котором он думал и чувствовал, было не полной чушью, а фактом. Это было трудно принять.

Но, опять же, все происходящее здесь в этом году было трудно принять.

Было столько блядства, что трудно было все это вместить, сдержать. Шарки сказала, что Линду не становится лучше. Он больше не представлял никакой опасности как таковой, и его не нужно было ограничивать, но за ним нужно было присматривать. Она сказала, что считает, что сейчас у него клиническая депрессия. Он не хотел покидать маленький лазарет. Он сидел там и смотрел телевизор, в основном то, что транслировалось через антарктическую сеть американских сил – Мак-Мердо (American Forces Antarctic Network-McMurdo). Иногда он читал журналы. Но большую часть времени он просто сидел на своей койке, склонив голову набок, как щенок, прислушивающийся к приближению своего хозяина.

"И, возможно, именно это он и делает", - подумал Хейс.

И, возможно, именно это они все и делали, даже не осознавая этого. Выжидают и ждут. Потому что, когда он подумал об этом, разве это не казалось почти правильным? Может быть, то, что он чувствовал с тех пор, как ступил на замерзшую почву станции Харьков, было чувством ожидания? Конечно, по большей части опасения, страх и натянутые нервы, но в основном ожидание. Как будто каким-то образом он знал, что произойдет, что они собираются с вступить в контакт с чем-то.

Звучит как полная чушь, когда вы действительно об этом думаете, облекаете это в слова, но кажется, похоже на правду. И, возможно, если разобраться, не было способа узнать, что происходит в этом огромном беззвучном вакууме человеческой психики и ее подвале, подсознании. Там были вещи, императивы, воспоминания и сценарии, о которых ты просто не хотел знать. На самом деле, ты -

Господи, что это, черт возьми, было?

Хейс заглушил трактор.

Ужас пронзил его, как отравленный дротик. Он тяжело дышал, думая о разных вещах, думать о которых не хотел совершенно. Сглотнул. Сглотнул еще раз. Он думал... Господи, он был почти уверен, что видел что-то возле хижины №6, что-то, что на мгновение осветили тракторные огни. Это выглядело как какая-то фигура, исчезающая, удаляющаяся во тьму. И это была не человеческая фигура. Он посмотрел сквозь прозрачный пластиковый экран кабины. Сейчас он ничего не видел, и возможно не видел и в первый раз.

Ебись конем, там что-то было. Я знаю, что там что-то было.

Но чем бы это не было, теперь оно исчезло.

Хейс посидел еще несколько минут, а затем снова начал убирать снег. На них надвигалась буря, и снег был густым, как гусиный пух, закрывая дрожащие огни системы безопасности комплекса белыми сгустками, выглядящими как помехи на экране телевизора. Снег дрейфовал и хлестал, засыпая кабину трактора, как песок. Ветер и тьма превратили его в огромные летающие фигуры, танцующие в ночи.

Хейс снова остановил трактор.

Ветер был странным: он выл и кричал, а потом перешел в ровный жужжащий шепот. Если вы слушали достаточно долго, вы начинали не только видеть вещи, но и слышать голоса... сладкие, соблазнительные голоса, протяжные и глухие из-за ветра. Голоса женщин и влюбленных затерянных во времени. Голоса, которые хотели, чтобы вы убежали в эти мрачные, замерзшие равнины, где вы могли бы потерять себя навсегда и, возможно, на секунду, вы были бы не против потеряться, эти снежные ветры крепко окутывали вас и ворковали вам на ухо, пока не становилось слишком поздно. И к тому времени вы бы узнали в голосе ветра то, чем он был: смертью. Одинокой, голодной смертью и, возможно, чем-то еще, возможно, чем-то дьявольским и тайным, что было старше смерти.

"Прекрати, черт тебя дери", - предупредил себя Хейс.

Но это могло достать тебя, и ветер, и снег, и вечная ночь. Так много людей сошло с ума от этого, что медики придумали термин, чтобы объяснить то, что, возможно, вообще необъяснимо: Антарктическая деменция (Dementia Antarctica). Они видели в этом болезнь, порожденную одиночеством и изоляцией, и, может быть, они были наполовину правы, но уродливая и горькая истина заключалась в том, что это было также состояние души и ее темной, разрушительной поэзии, которая, казалось, кричала в твоей голове: Я твоя душа и я прекрасна, я любовный сонет и серебряный дождь, теперь уничтожь меня... если ты любишь меня, уничтожь меня и себя тоже.

До Хейса дошло, что если он продолжит в том же духе, то убежит в безмолвное опустошение полярной ночи. Поэтому он сосредоточил свои мысли на других вещах, вещах, которые он мог взять в руки и обдумать, заставить работать на себя. И то, о чем он начал думать, было не тем, что можно было бы по-настоящему потрогать или узнать: город. Тот огромный затонувший циклопический город, дремлющий на дне озера Вордог. Покрытый сорняками и болезненными водной порослью, временем и безумием, он напоминал какой-то гротескный, покрытый мхом скелет инопланетянина.

Воспоминания о городе казались каким-то кошмаром сейчас, но Хейс видел все отчетливо, и оно видело его. В то время он не мог по-настоящему понять, что он чувствовал, это было слишком шокирующим и ошеломляющим, но теперь ему казалось, что он понял: этот город был табу, его избегали. Он... и все люди, полагал он... сохранили рудиментарную память об этом месте. Ужасный архетип, запечатленный в человеческой душе с самого зарождения расы, который позже превратился в дома с привидениями, проклятые замки и тому подобное. Злые места. Места злокачественности и бестелесного ужаса. Может быть, что-то о углах и ощущении покинутости, но это воспоминание сохранилось и будет всегда. Первый настоящий сон о божественном ужасе, который знало человечество.

И снова Хейс думал о вещах, о которых не имел права думать. Может быть, все было так, как сказал Катчен, а может быть, отчасти это было тревожным разговором Гейтса в сочетании со всей той злобой, которую излучали эти мумии. Но он, честно говоря, думал, что это нечто большее. Искренне верил, что Старцы и их призрачный, жуткий город были заперты в сознании всех людей в форме первобытной памяти.

"Мы взаимодействовали с этими вещами, - подумал он, - в нашем далеком прошлом. Должны были. И, вероятно, не по своей воле. Это единственное, что может объяснить наш инстинктивный ужас перед ними и этим безымянным городом..."

Сам того не осознавая, Хейс остановил трактор.

Большая часть работы была сделана, но, учитывая обрушившуюся на них метель, он вполне мог начать заново, поскольку дорожки уже были наполовину занесены. Но дело в том, что он остановил трактор на пути к хижине №6 и не знал почему. Он просто сидел там, чувствуя холод и жар, отчаянно оглядываясь по сторонам в поисках причины и ничего не шло в ему в голову. Ночь была полна вязких теней и крадущихся фигур, а ветер был полон голосов. Сквозь дуновение белой смерти он слышал, как они звали его: Не торопись, Джимми. Сиди и жди, и тебе все откроется. Потому что, то, что ты ждешь, ты ждешь с самого первого дня, а может, и всю свою жизнь, и оно приближается, Джимми. Оно выходит из тьмы полярного кладбища и, словно хамелеон, вот-вот покажет себя...

И тогда это случилось.

Примерно в то время, когда он был готов назвать себя гребаным лунатиком, это случилось.

Но прежде, чем он увидел, он услышал.

Услышал тот странный, высокий музыкальный писк, который, как он знал, был голосом. Услышал в своей голове и снаружи кабины, и в глубине души он помнил этот голос как голос власти, как голос хозяина, и такова была его власть, что он не осмеливался попытаться уйти от него. Он чувствовал, как лед Антарктиды дышит в его кишках, испуская дыхание мороза, которое заморозило его, заставляя наблюдать.

Потом он увидел.