Ана Бландиана - Птица потребительская
Надо было навести порядок в себе самой, попробовать резюмировать события прежде, чем что-то предпринимать. Итак: в безудержном порыве (вечно эти ее порывы, просто беда), решив положить конец растрате времени в очередях, она достала — и с каким трудом! — наседку, но, не сумев раздобыть и яйца, уже собиралась было отказаться от своей затеи, когда один старый чудак, который много лет снабжал ее творогом и сметаной, принес ей, хотя его, отметим, и не просили, дюжину чрезвычайно крупных яиц со словами — тут почтенная дама похолодела — про «птицу потребительскую». А она, уже пожилая женщина, автор научных трудов, доктор философских наук и профессор университета, она не увидела в этом ничего особенного, ничего не заподозрила и, как будто так и надо, взяла эти яйца, накупила пособий по выращиванию домашней птицы и стала ждать цыплят, предназначенных для жарки, и кур, которые будут каждый день нести ей яички и для которых она превратила свой балкон черт знает во что. Эта подготовительная кутерьма, надо сказать, ее порядком измотала, и, когда все инкубационные сроки вышли и ей оставалось только честно признаться самой себе, что она оплошала, она испытала даже своего рода оппортунистическое облегчение, что, кажется, избежала, и притом как бы не по своей воле, несладкого жребия птичницы. Однако оказалось, что ей не суждено потерпеть столь приятное поражение (теперь-то она видела, что недооценивала его приятность).
Ее эксперимент удался, и так баснословно, что грозил — в случае если она немедленно не примет радикальных мер — перекосить всю ее жизнь. Так думала ученая дама, но в глубине души она не до конца верила в серьезность ситуации, полагая, что нарочно ее драматизирует, чтобы поскорее найти выход. Как бы ни была она напугана — а она была напугана не на шутку, — в ней работал потайной защитный механизм — амортизатор реальности, — нашептывая, что все это просто бред. Но не бреду ли мы обязаны самыми совершенными логическими построениями? И ученая дама рассуждала, пытаясь увязать факты между собой. Итак, из великолепных и подозрительных яиц, принесенных тем, кто выдавал себя за молочника, вылупились не цыплята, не утята, не гусята, не лебедята, не перепелята и даже не страусята. Нет, из сверкающих яиц, доставленных сомнительным стариком, вывелись какие-то другие существа с крылышками. Что за существа, что за птицы? Потребительские, чуть было не обмолвилась она, но вовремя прикусила язык. Варварская, чреватая смутным ужасом формула старика была самым каверзным моментом во всей истории, потому что она-то как раз крепче всего и коренилась в реальности.
Дама не знала, чем кормить эти мудреные существа, какой за ними нужен уход и какими темпами они будут расти, что им полезно и что вредно, и, конечно же, не смела даже подумать, на что они годятся и можно ли вообще ставить вопрос об их пригодности для чего-либо. Она поднялась посмотреть, что делается на балконе. Существа по-прежнему без устали резвились, как всякие детеныши, то и дело выдумывая все новые и новые забавы. Двое висели на проволочной дверце, за которой металась курица, и, просовывая в отверстия ручонки, пытались до нее дотянуться. Курица забилась в самый дальний угол и так очумело кудахтала, что вызывала не сочувствие, а насмешку. «Хотя кому-кому, а мне-то следовало бы войти в ее положение», — подумала дама, невольно улыбнувшись. И, забыв на губах улыбку, загляделась на новых жильцов своего балкона. Она знала их в основном по альбомам итальянской живописи XVI и XVII веков, запечатлевшей их пухлые ягодицы и ножки с перетяжками. Знала так хорошо, что поминутно забывала, что знает только по книгам, а не из жизни. Ее брезгливость прошла — то ли они изменились, то ли она просто к ним привыкла. Но даже если они и в самом деле немного подросли и окрепли, все равно в них оставалось что-то жалкое — слишком уж беззащитной была их нагота, слишком открытой взгляду. Бедняжки — по-друтому их не назовешь, — они возбуждали в ней теперь щемящую жалость и симпатию, а не гадливость. Вдруг она очнулась: курица, у которой все-таки вырвала перо дерзкая маленькая рука, зашлась в таких душераздирающих руладах, что дама снова вспомнила про соседей, которые, конечно, не могли не переполошиться. В ту же минуту зазвонил телефон, и сосед справа, врач на пенсии (чрезвычайно любезный и почтительный в обращении, иногда, правда, даже до приторности), осведомился достаточно учтиво, но не без ноток раздражения, что там за шум на ее балконе и не нуждается ли она в его помощи. Дама извинилась, в свою очередь раздраженная иронией, сквозившей в его предложении, и сбивчиво объяснила, что все дело в курице, которую она купила, чтобы зарезать, и которая не хочет, видите ли, спокойно дожидаться на балконе часа расправы. Врач, на этот раз без иронии, предложил свои услуги — напомнив ей, что он как-никак хирург, а когда она поспешно отказалась, перевел разговор в другую плоскость, поинтересовавшись, где она достала курицу. Ей пришлось выдумать длинную историю про одного своего студента, у которого родители живут в деревне и от которого она эту курицу получила (еще не кончив фразу, она поняла, что ее занесло не туда), но поскольку ее рассказ и так был путаным и бессвязным, то сосед, уже без следа прежней любезности, сам оборвал этот тягостный разговор и еще раз сухо попросил прекратить, если можно, безобразие на балконе.
Кладя трубку, почтенная дама никак не могла попасть на рычаг — так у нее дрожали руки. И хотя было ясно, что нельзя больше терять ни минуты, она все же присела на край дивана, потому что и ноги ее не держали. Только теперь, мысленно оглянувшись, она отдала себе отчет еще в одной странности новорожденных существ: они не издавали звуков. По телефону речь шла только о курином кудахтанье, ни на какой другой шум сосед не жаловался. Неужели эти существа с изъяном? Она быстро поднялась — проверить свое наблюдение. Курица кликушествовала, а ее невинные мучители, тихо улыбаясь, играли выдранными из нее перьями и развлекались тем, что пролетали почти вплотную к ее клетке, заставляя несчастную вжиматься в угол. На их крохотных рожицах не было написано ни злобы, ни жестокости, напротив, такая безмятежность исходила от их розовогубых улыбок (они действительно выросли или это ей кажется?), что дама заподозрила в них не только немоту, но и глухоту: их безмятежность означала нарушенный контакт с миром, наводила на мысль о физических недостатках. Но сейчас некогда было об этом думать. Единственная не терпящая отлагательств проблема и единственная из разрешимых была проблема наседки. Вытянув руки, ощущая кожей легкие щипки летучих существ, которые наконец-то ее заметили, дама благополучно добралась до клетки, где томилась горемычная мать, крепко схватила ее за крылья и потащила в комнату. В отчаянье держа ее одной рукой, другой она притворила балконную дверь, оттолкнув любопытного, который норовил влететь за ней (не тот ли самый, что карабкался на ее туфлю?). Не дав себе ни секунды передышки, чтобы не растерять остатки мужества и энергии, не выпуская отяжелевшую, рвущуюся из рук курицу, она пошла по квартире искать веревку, туго связала страдалице лапы и крылья, завернула ее в банное полотенце и засунула в элегантную сумку, привезенную когда-то из Италии, не до конца застегнув молнию, чтобы узница не задохнулась. Сумка, поставленная на пол, колыхалась едва заметно: курица, как только ее унесли с балкона и связали, моментально затихла, будто положение пленницы само по себе оградило ее от всех источников страха.
