Чарльз Вильямс - Канун дня всех святых
Она и сама не знала, что в конце концов заставило ее двигаться. Не было ни голода, ни жажды, ни холода; пожалуй, она немного устала, но так, самую малость.
Просто в какой-то момент Лестер поняла, что Ричард не придет, и ожидание стало бессмысленным. Помимо Ричарда был у нее в жизни еще только один маленький интерес: к простому человеческому обиходу; люди мало интересовали ее, не считая, быть может, школьной подруги Эвелин, а вот вещи, которыми люди пользуются, все эти дома, одежда, мебель, милые безделушки — к ним она всегда была неравнодушна. Именно их она любила, они теперь и окружали ее. Конечно, она не знала и не могла знать, что именно этот ее неподдельный интерес и подарил ей теперешний отдых в Ничто. Если бы умер Ричард, окружающее осталось бы для нее живым; а теперь умерла она, но окружающее все равно осталось с ней, только лишенное населявших его мужчин и женщин, не такое живое, как раньше.
Она двинулась в путь. Куда? Не все ли равно? Обернувшись через плечо, Лестер отыскала взглядом рухнувший самолет. Он все еще был там, но теперь выглядел бледнее и меньше, словно постепенно исчезал. Неужели и весь Город со временем поблекнет и оставит ее в пустоте?
А может, и сама она тоже исчезнет? До сих пор она не думала, как выглядит ее собственное тело; смерть не ставила перед ней проблем такого рода. При жизни тело никогда не создавало ей неудобств; она просто принимала его, со всеми недомоганиями и кое-какими несовершенствами, впрочем, весьма незначительными. Гордость — а женской гордости ей хватало — дозволяла отдавать это тело только Ричарду. Ей хотелось отдаваться Ричарду, и поэтому она считала, что любит его — так это называлось на ее языке. Правда, когда она была не в духе, ей хотелось, чтобы Ричард любил ее (в ее понимании этого слова) больше, чем она его. Но плохое настроение посещало Лестер не так уж часто. Она действительно желала Ричарда, нуждалась в нем, и до определенной степени любила. Она естественно и вполне искренне страдала без него, тосковала, брала вину на себя. Это была простая, честная страсть, простой честной страстью она и оставалась. Но теперь эта страсть все больше и больше воплощалась в одну-единственную мысль: она не в первый раз оттолкнула его, она слишком часто делала это раньше, и теперь получила неизбежный результат — он ушел.
Итак, она двинулась в путь и пошла на север. Движение было неосознанным, просто эту часть Лондона она хорошо знала. За мостом, возле Уайтхолла — никого; на Трафальгарской площади — никого. В магазинах, в конторах — никого. В них было все, кроме людей. Временами ее охватывало ужасное ощущение — будто те здания, на которые она именно сейчас не смотрит, совершенно пусты; что вокруг — только фасады, за которыми нет вообще ничего; что если она пройдет один из магазинов насквозь, то окажется в полной пустоте. Словно Ничто кралось за ней по пятам; она не могла подобрать нужных слов, но подозрение не исчезало.
Она добралась до Чаринг-Кросс Роуд и направилась по ней. Впереди показалась кирпичная стена, скрывающая вход в метро на станции "Лейстер-Сквер". У противоположного входа кто-то стоял. Лестер по-прежнему не испытывала ни удивления, ни страха, ни радости. Эмоции бездействовали. Раньше не было никого; теперь кто-то появился, но не Ричард; на этот раз молодая женщина.
Она перешла дорогу и подошла к незнакомке; видимо, это нужно было сделать. Незнакомка? Да нет. Это же — отметила она с намеком на удивление это же Эвелин.
Внезапно она сообразила, что именно здесь они и договаривались встретиться, и сразу почти забыла о своей смерти. Потом вспомнилось, что они чисто случайно встретились не там, где договаривались, и что обе шли именно сюда. Воспоминание внезапно возродило боль и беспамятство, столь же быстро угасшие. Оставалось идти дальше. Она и пошла.
Фигурка Эвелин двинулась ей навстречу. Звук каблуков ужасно громко разнесся над мостовой, но через пару шагов стал едва слышен. Лестер не обратила внимание ни на звук, ни на то, как он убывает; она вся обратилась в зрение и просто пожирала глазами приближающуюся фигуру, словно старалась заполнить пустоту, оставшуюся после ухода Ричарда. Второе из дорогих ей существ теперь становилось единственным. Когда они сблизились, она не смогла найти слов для приветствия, кроме сотни раз говоренного, невыразительного и беспечного "Привет, Эвелин!" Звук собственного голоса испугал ее, а ожидание ответа заставило замереть в напряжении — будет ли ответ? И он пришел. Образ подруги произнес дрожащим голосом: "Привет, Лестер!"
Они остановились, разглядывая друг друга. Лестер обнаружила, что совершенно не может обсуждать их нынешнее состояние. Эвелин стояла рядом, ростом чуть ниже ее, с осунувшимся лицом и быстро бегающими черными глазами. Черные волосы прикрывала зеленая шляпка; пальто тоже зеленое, в тон, пальцы беспокойно теребят друг друга. Лестер тут же заметила, что сумочки при Эвелин нет. Отсутствие того, что для обеих составляло почти неотъемлемую часть одежды, без чего обе они никогда не показывались на людях, утрата носового платка, косметички, ключей, денег, писем особенно остро заставляли чувствовать свою заброшенность. Они остались в чем были — без собственности, без элементарно необходимого. Лестер начала побаиваться, не потеряет ли она и платье, если так дальше пойдет, и отчаянно вцепилась в него. Без сумочки она ощущала себя вдвойне одинокой в этом пустом Городе. Но теперь Эвелин была рядом, а это уже кое-что. Теперь обе они готовы встретить неведомое грядущее. Бедные, затерянные странницы, теперь они смогут скитаться вместе.
Она сказала:
— Значит, и ты здесь! — и ей стало немного повеселее. Пожалуй, скоро она сумеет произнести даже слово "смерть". Лестер не страдала отсутствием мужества. Она всегда была готова, как говорится, "смотреть фактам в лицо"; беда скорее заключалась в том, что в своей, лишенной особых кризисов и особого смысла, жизни она начинала сама изобретать факты, а иначе откуда взяться лицу, в которое надо смотреть? Она разделяла общие смутные представления, свойственные ее возрасту, что если у вас нет проблем с противоположным полом, значит, и все остальное в порядке, и столь же смутные представления, свойственные всем возрастам вообще, что если у вас в жизни (в том числе и сексуальной) что-то не ладится, то виноваты в этом другие пусть и непреднамеренно. Когда она злилась на мужа, то в этом скорее проявлялась сила, не находящая приложения, чем просто каприз. Это мужество и эта сила шевельнулись в ней, когда она увидела Эвелин; она тут же отвела им роли — открытости, бесстрашия, даже некоторого исследовательского интереса. О, если бы только здесь был Ричард!
