Алексей ФЕдоров - Снежные волки
Если еще отыщут. Он погнал прочь траурные мысли – выхода-то все равно нет. Еще пару ночей – и он не выдержит, сам выйдет к стае… Мальчик что-то забормотал и заворочался, мужчина почувствовал, как сердце сжимает холодная лапа страха. Стая вот-вот будет на пороге и все начнется сначала. А он не сможет предать. Только не этого ребенка. Займись чем-нибудь, займи руки, чтобы отвлечься от невеселых мыслей. Иди, готовь еду в дорогу…
Грызун был еще жив, перехваченный пополам ржавыми челюстями крысоловки, глазенки блестели ненавистью. Изо рта натекла на пол лужица крови, передние лапы размазали ее маленьким веером. Мужчина поставил закопченную керосиновую лампу на пол, прижал крысоловку одной рукой к полу, другой, ловко избежав укуса, свернул добыче шею. С трудом разжал челюсти ловушки и вынул крысу – здоровая, зараза, на полкило вытянет. Ну, маэстро, покажите, за что вас назначили шеф-поваром ресторана «Барак в тайге»! Одно плохо с этой крысоловкой – миниатюрный капканчик бьет с такой силой, что у крыс рвутся внутренности и приходится выгребать дерьмо из живота, а потом, долго промывать талой водой, сдерживая желание сблевать от невыносимой вони.
Но мясо у вас получается неплохо, неплохо. Из всех приправ одна соль, а поди ты, жрать можно. «Рататуй», бля. На сто процентов натуральное блюдо, никаких вам стероидов и генной модификации.
Он вдруг понял, что плачет – впервые за эти дни. Хлюпая носом мужчина вбил ноги в скукоженные кирзовые ботинки – видимо, такие носили здешние зеки – и вышел на мороз, зажав в одной руке крысу, а в другой кое-как наточенный, заржавленный нож и керосинку.
Так, приступим… несколько легких надрезов – и шкура с треском слезает с жилистой тушки. Смотри-ка ты, профессионализм появляется, а сколько в первый раз мучился… Голову долой, он не собирается готовить заливные крысиные мозги а-ля ГУЛАГ, хвост тоже… вспороть брюхо – раздутое, скользкое. Да, опять порвало – сизые внутренности парят на морозе… Ну и вонь… Фу…
Аж глаза режет.
Убирать место разделки не нужно – соплеменники погибшей растащат останки. Мужчина подгреб от вала немного снега, бросил на него тушку и, зачерпнув, кое-как оттер перепачканные комками дерьма руки. Теперь промыть все это.
Но в итоге получается вкусно…
Он не раз задумывался, почему так вышло… Даже, если начистоту, он только об этом и думал.
Почему, почему она оказалась не одна? Почему не стала волком? Наверное, все дело в малыше…
***
Ты лежишь на краю поляны, где добыча приняла свою смерть и приводишь себя в порядок. Наелся до отвала… Густой запах лосиной крови, пропитавший всю шерсть, не слишком приятен. После того, как угас азарт охоты, чувствуешь легкую брезгливость – сродни той, которую ощущаешь к женщине, с которой и спать-то не хотелось, так, из спортивного интереса поимел…
Настроение игривое, но двигаться лень. Молодняк гоняется взапуски, шутливо грызется друг с другом – ты иногда задумываешься, а кто они там, в человеческом мире? Такие же юноши, волчата? Страшно, кстати – они уже с младых ногтей обучены убивать, они спокойно перемещаются в том мире кротких овец, молодые сильные звери…
Ты превозмогаешь себя, валишься на бок, катаешься по снегу, чтобы отчистить неприятный запах крови, потом упруго вскакиваешь на все четыре и с удовольствием отряхиваешься от морды до кончика хвоста. Осссвежает!!! Ух ты! Ф-фу… Вот оно – счастье!
Заметив, что ты поднялся, к тебе бочком-бочком подбирается молодая волчица, мех в белых подпалинах, вся дышит молодостью и силой… уже не впервые обращает на тебя внимание, кстати. Ну и ладно, здорово… она трется мордой об твой мех, ты счастливо жмуришься, и вдруг, получив неожиданный толчок плечом летишь в снег. Она отскакивает, счастливо взвизгивает, припадая на передние лапы – ага, как же, шутка удалась; ее хвост ходит ходуном. Ну, держись!..
Ты бросаешься на нее шутливо взрыкивая, совершенно забывая, что там, в другом мире, кто-то и сейчас согревает тебе постель… Это не измена, нет. Даже мысли такой в волчьей голове не возникает – волк не может изменить человеку. Тот мир просто есть, ты об этом просто знаешь, но никаких ограничений на тебя это не накладывает… и вот вы оба уже кувырком катитесь по снегу, довольные как щенки.
Ты внезапно вскакиваешь и застываешь, обратившись в слух. Что это? Галлюцинация?
Нет, звук есть на самом деле. Он немощно вязнет в заснеженных ветвях, робко крадется по насту, не примяв ни снежинки.
В тайге плачет ребенок. Человеческий ребенок.
Это слышишь не ты один… игры замирают, серые остроконечные уши хищников шевелятся, определяя направление на источник звука. А затем тридцать пар глаз обращаются к меланхолично обгладывающему лосиную кость вожаку.
Тот неспешно поднимается, оставив лакомство, и трусит в лес, ориентируясь на звуки плача. И вы устремляетесь за ним, все набирая скорость, ваши безмолвные серые тени покидают поляну, в центре которой, в подтаявшей на розовом снегу яме, громоздится неуклюжий лосиный костяк, тускло блестящий подсыхающими жилами в свете стоящей высоко в небе полной луны.
***
… он обессилено рухнул на колени, капая на половицы кровью из носа и не видя этого. Все, все кончилось… стая ушла.
А когда вернется, их здесь уже не будет. Этот бой снова за ним, осталось выиграть войну…
Лампа давно погасла и по комнате плыл едкий керосиновый запах. Мужчина повалился на бок, хрипло дыша. Даже малого не разбудил, молодец. Крепкий он все-таки, другой бы давно сдался. Плюнул бы и вышел на Зов.
К стае, многоголосо воющей за стенами, отделенной лишь полосой голой земли.
Им нужен вожак.
В этом мире не приходилось вслушиваться, чтобы уловить Зов. Здесь он звучал набатом, ощущение - словно в череп сунули венчики миксера и включили на девятую скорость. Но он справился.
Справился, хрипя от невыносимой боли, сдерживая трансформацию – ведь в доме и вокруг него нет снега, окончательное превращение стало бы верной смертью, долгой и мучительной… С ужасом смотрел, как кисти рук пытаются покрыться шерстью и истончиться, держал себя, сжимая в дрожащей руке нож – чтобы успеть всадить в шею на последних каплях сознания.
Справился.
Растянулся навзничь на грязном полу, в квадрате серебристого лунного света, пробивающегося сквозь грязное стекло двойных рам. Луна валится в тайгу – значит, Стая уходит, им пора… Так и подмывает выйти на улицу, рухнуть в снег и подняться волком…
А потом – проснуться. Дома, в кровати, слушать, как дребезжит за окном первый мающийся бессонницей трамвай, ковыляющий в сторону Республиканской – и в такт ударам колес на стыках дребезжит хрусталь в мебельной стенке.
