Джозеф Ле Фаню - Близкий друг
На письме не оказалось ни малейшего знака, который мог бы навести капитана на разгадку его происхождения. Автор, казалось, написал письмо с самыми дружескими намерениями и в то же время намекал, что его следует «опасаться».
Как бы то ни было, и само письмо, и его автор, и подлинные его цели остались для капитана неразрешимой загадкой, к тому же вызывающей неприятные ассоциации с ночным происшествием.
То ли из гордости, то ли из других соображений мистер Бартон не рассказал о случившемся даже своей невесте. События эти, какими бы незначительными они ни казались, самым неприятным образом поразили его воображение, и он ни за что на свете не раскрыл бы юной даме своих ощущений из страха, что она расценит их как слабость. Письмо могло оказаться всего лишь розыгрышем, таинственные шаги — обманом чувств или злой шуткой. Но, хотя Бартон и склонен был думать, что все это происшествие выеденного яйца не стоит, мысли о нем неотвязно преследовали его, наполняя душу смутными предчувствиям чего-то недоброго. Несомненно одно: после этого капитан долго избегал ходить по злополучной улице, где, если верить письму, его подстерегает опасность.
Примерно через неделю после получения письма случились новые события, оживившие в памяти капитана Бартона загадочные строки и напомнившие о страхах, которые ему почти удалось забыть.
Как-то раз, поздно вечером, капитан возвращался из театра, что находится на Кроу-Стрит, и, проводив мисс Монтегю и леди Рочдейл до экипажа, остановился поболтать с парой друзей.
Прогуливаясь с приятелями, он с болезненной отчетливостью слышал за спиной гулкие шаги. Стрелки часов перевалили за час ночи, и улицы были совершенно пусты. Раз или два он обернулся, с тревогой ожидая, что его опять, как и неделю назад, постигнет разочарование и все же горячо надеясь увидеть вдалеке силуэт человека, который объяснил бы случившееся самыми естественными причинами. Однако на улице никого не было.
Не доходя университета, он расстался с приятелями и продолжил путь в одиночку, с трепетом прислушиваясь, как за спиной все громче и отчетливее раздается топот, теперь уже хорошо знакомый и наполняющий душу леденящим ужасом.
Шаги преследовали его вдоль глухой стены, огораживавшей университетский парк. Они двигались в том же неровном ритме, то замедляясь, то переходя на бег. Капитан то и дело оборачивался — иногда резко, всем корпусом, иногда украдкой взглядывая через плечо, — но за спиной по-прежнему никого не было видно.
Мало-помалу эта неощутимая, невидимая погоня вывела капитана из себя. Когда он добрался наконец до дома, нервы у него были натянуты так, что он и помышлять не мог об отдыхе. До самой зари капитан не прилег в постель.
Разбудил его громкий стук в дверь. Слуга протянул капитану пачку писем, только что доставленных почтальоном. Одно из них тотчас же приковало к себе взгляд капитана. Он вздрогнул. Знакомым почерком было написано:
Капитан Бартон, Вам скорее удастся убежать от собственной пени, чем от меня. Поступайте, как Вам будет угодно, все равно я буду следовать за Вами, когда захочу. Вы тоже можете увидеть меня, ибо я не собираюсь прятаться. Пусть это не беспокоит Вас, капитан Бартон; с какой стати Вам, человеку с чистой совестью, касаться моего взгляда?
Ангел-хранитель.
Вряд ли стоит описывать, какие чувства охватили капитана Бартона после внимательного прочтения этого письма. Несколько последующих дней бравый морской волк был необычно угрюм и рассеян, но никто так и не догадался, почему.
Что бы ни думал он о призрачных шагах за спиной, странные письма никоим образом не могли быть обманом чувств. И вряд ли можно было назвать совпадением то, что приходили они тотчас за появлением загадочных шагов.
Капитан, смутно и инстинктивно, связывал эти события с некоторыми эпизодами из своего прошлого, теми, о которых он менее всего любил вспоминать.
Случилось, однако, что как раз в те дни, когда капитан Бартон готовился к скорой свадьбе, ему пришлось — может быть, к счастью для него самого — вплотную заняться одной давней и хлопотной тяжбой об имуществе.
Спешка и суета, неизбежные в судебных делах, постепенно естественным образом развеяли подавленное настроение капитана, к вскоре он обрел привычную бодрость духа.
Однако даже в эти дни его то и дело тревожили невидимые шаги, полуслышные, едва различимые. Они звучали у него за спиной, когда он проходил по самым безлюдным местам, и ночью, и при свете дня, однако шорохи эти были настолько обрывочны и неуловимы, что часто он, к вящему своему удовольствию, не мог сказать наверняка, слышал ли он их на самом деле, или же это всего лишь игра распаленного воображения.
Однажды вечером он шел к палате общин вместе с мистером Норкоттом, парламентарием, нашим общим знакомым. Это был один из тех редких вечеров, когда мне случилось оказаться рядом с капитаном Бартоном. По дороге я заметил, что время от времени он замолкает и уносится в мыслях куда-то далеко, словно пытается подавить приступы внезапного тревожного беспокойства.
Позже я узнал, что на протяжении всей нашей прогулки он слышал за спиной хорошо знакомые шаги.
На этом, однако, и закончилась первая стадия его таинственного недуга. Вскоре болезнь перешла в новую, совершенно отличную фазу.
Глава 3. Объявление в газете
В тот вечер я невольно стал свидетелем первого события в долгой цепочке, приведшей капитана Бартона к предначертанному концу. И если бы за этим эпизодом не последовали другие, куда более чудовищные, вряд ли он сохранился бы в моей памяти.
В переулке, ведущем от Колледж-Грин, к нам торопливо приблизился человек, о котором я помню только то, что он был небольшого роста, походил на иностранца и носил меховую дорожную шапку. Охваченный буйным волнением, он быстро и неистово бормотал что-то про себя.
Странный человечек остановился прямо перед Бартоном, шедшим впереди, и минуту-другую вглядывался в него с безумной яростью и злобой в глазах. Затем, внезапно отвернувшись, той же самой сбивчивой походкой зашагал прочь и скрылся в боковом переулке. Хорошо помню, что внешность и поведение этого человека потрясли меня до глубины души; я ощутил, что он опасен, кровожаден, как кровожадны бывают дикие звери — такие чувства редко возникают в присутствии человеческого существа. Тем не менее, нельзя сказать, чтобы ощущения эти переполнили меня тревогой или волнением — просто мне бросилось в глаза необычайно злобное лицо, искаженное безумной лихорадкой.
Меня, однако, изумило поведение капитана Бартона. Я знал, что он человек храбрый, способный без трепета взглянуть в лицо настоящей опасности — тем более странной показалась мне его реакция. Он отступил от человечка на пару шагов и то ли в бешенстве, то ли в ужасе молча схватил меня за руку, а когда незнакомец исчез, грубо оттолкнул меня, пробежал следом за ним несколько шагов, растерянно остановился и присел на скамью. Никогда я не видел его таким напуганным. Неизмеримая мука исказила суровое лицо.
