Монтегю Джеймс - Два доктора
По моему разумению, можно найти доказательства того, что доктор Абель бывал в доме доктора Куинна в отсутствие хозяина, причем не единожды. Наша новая горничная, будучи родом из Герфордшира и не зная в лицо местных жителей, однажды спросила, кто тот джентльмен, искавший хозяина, когда того не было дома, и вроде как выказавший по этому поводу огорчение. С ее слов получалось, что кем бы он ни был, но дом знал прекрасно, потому как сразу же пошел в кабинет, оттуда в бельевую и под конец заглянул спальню. По моей просьбе она описала гостя: мало того, что он с виду походил на доктора Абеля, но оказалось, что ей уже доводилось видеть в церкви этого человека, про которого сказали, что он врач.
Как раз после описанного случая моего хозяина стали мучить ночные кошмары. И мне, и многим другим он жаловался на никудышные постельные принадлежности, выражая твердое намерение самолично купить новые. Что и было сделано: как-то хозяин принес домой пакет подходящего, по его словам, белья. Где доктор купил его, мне неизвестно, но на нем имелась вышитая метка в виде венца и птички. Женщины расхвалили эту покупку, а сам хозяин, проведя ночь в застеленной новым бельем постели, заявил, что ему давно не спалось так покойно. Особенно его радовали перьевые подушки, такие мягкие, что голова утопала в них, как в облаке. Последнее я могу подтвердить, потому как приходя будить его по утрам, сам несколько раз замечал, что его лицо было почти скрыто нависавшим краем подушки.
— Никаких разговоров с доктором Абелем после моего возвращения в Айлингтон у меня не было, кроме одного случая, когда проходя мимо по улице, он спросил, не подыскиваю ли я новую службу, а услышав, что нынешнее место меня вполне устраивает, сказал, что я малый непоседливый и скоро опять буду искать хозяина. Так оно и вышло.
Тут, с того места, на котором мы с ним расстались, снова вступает преподобный Пратт:
Шестнадцатого числа, едва рассвело, то есть около пяти утра, меня подняли из постели известием о том, что доктор Куинн то ли при смерти, то ли уже умер. Я поспешил к нему, почему-то чувствуя, что из этих двух предположений верно последнее. Все домочадцы, кроме впустившего меня слуги, уже стояли вокруг его постели, но к нему никто не прикасался. Он лежал навзничь в спокойной позе на совершенно не потревоженной постели и, по правде сказать, имел вид человека, приуготовленного к погребению. Вроде бы даже его руки были скрещены на груди. Необычным казалось лишь то, что голова доктора так глубоко провалилась в мягкую подушку, что нависавшие края полностью закрывали его лицо. Я ту же раздвинул их, упрекнув всех присутствовавших, и прежде всего личного слугу покойного, за неоказание помощи. Тот, однако, лишь покачал головой, будучи уверенным в том, что застал хозяина уже мертвым.
— И впрямь, человеку с мало-мальским опытом было ясно, что доктор Куинн умер, причем умер от удушения, однако оставалось загадкой, каким образом всего-то навсего надвинувшаяся подушка могла стать причиной смерти. Почему, почувствовав, что ему нечем дышать, он не поднял руку и просто не сдвинул подушку в сторону? А умирающий даже не бился в агонии: простыня под ним не была смята. Так или иначе, обстоятельства требовали приглашения врача. Подумав об этом, еще при выходе из дома, я послал своего слугу к доктору Абелю, но того не оказалось дома. Поднятый нами, живший ближе всех прочих эскулапов, хирург, во всяком случае до вскрытия, не смог сказать ничего такого, чего бы мы уже не знали.
Что же касается естественного в подобной ситуации вопроса, не мог ли кто-либо зайти в спальню с недобрыми намерениями, то красноречивым ответом на него служит тот факт, что дверь была заперта изнутри на засовы, и по свидетельству домашних, в том числе и занимавшегося этим кузнеца, ему с немалым трудом удалось сорвать ее с петель за несколько минут до моего прихода. А поскольку спальня находилась на верхнем этаже, возможность забраться в нее через окошко тоже представляется сомнительной, тем паче, что ни на подоконнике, ни на мягкой почве под стеной не оказалось никаких следов.
Далее следовало заключение хирурга, но поскольку в нем не содержится ничего нового для нас, за исключением разве что заметок об удовлетворительном состоянии всех основных органов и свертывании крови в различных частях тела, приводить его нет необходимости. Вердикт гласил: «Скончался по воле Божией».
Помимо цитировавшихся выше, в папке нашелся документ, поначалу показавшийся мне попавшим туда по ошибке, но, поразмыслив, я, сдается мне, понял, какое отношение имеет он ко всему прочему.
Документ касался совершенною в Мидлсексе, во владениях благородного семейства, называть которое я не стану, возмутительного осквернения склепа. Будучи содеянным с бесстыдством, чрезмерным даже для грабителей могил, оно, тем не менее, скорее всего, имело своей целью кражу. Отчет содержит ужасающие подробности, от оглашения которых я воздержусь. Скажу лишь, что в связи с этим делом один скупщик краденого из северного Лондона понес суровое наказание.
