Говард Лавкрафт - Зов Ктулху
23 марта, гласит рукопись, Уилкокс не пришел, как обычно, к профессору. Осведомившись по месту жительства, последний узнал, что молодой человек неожиданно впал в какую-то странную лихорадку и был перевезен в родительский дом на Уотермен-стрит. Ничто не предвещало болезни, однако ночью он вдруг разразился диким воплем, поднявшим на ноги всех художников, проживавших в том же доме. Состояние больного внушало серьезные опасения: периоды глубокого обморока чередовались у него с приступами горячечного бреда. Мой дед тут же позвонил родителям юноши и с того момента принялся неукоснительно следить за ходом болезни, регулярно навещая также доктора Тоби с Тайер-стрит, попечению которого был поручен скульптор. Возбужденный лихорадкой мозг юноши осаждали настолько странные образы, что даже видавшего виды доктора пробирала невольная дрожь, когда он начинал пересказывать их моему деду. Теперь, кроме привычных уже камня и подземного голоса-внушения, в бреду постоянно встречались фантастические упоминания о соприкосновении с неким гигантским, «поистине невероятного роста», существом, которое неуклюже топталось рядом или тяжкой поступью обходило вокруг скульптора. Ни разу юноше не удалось описать его сколько-нибудь отчетливо, но и те отдельные сдавленные восклицания, которые довелось услышать доктору Тоби, убедили профессора, что этот страшный образ, по-видимому, идентичен тому невообразимому чудищу, которое скульптор пытался отобразить в своем барельефе. Упоминание этого призрачного существа, добавил доктор, неизменно служило прелюдией к переходу больного из бреда в бессознательное состояние. Как ни странно, температура тела юноши была ненамного выше нормальной, но, тем не менее, совокупность симптомов заставляла предположить скорее собственно лихорадку, нежели умственное расстройство.
2 апреля, около трех часов пополудни, лихорадка Уилкокса прекратилась столь же внезапно, сколь и началась. Он поднялся с подушек и сел в постели, выразив безмерное удивление тем обстоятельством, что ни с того ни с сего вдруг оказался в родительском доме, и обнаружив полный провал в памяти относительно всего, что происходило с ним начиная с ночи 22 марта. Врач нашел пациента вполне здоровым, и через три дня тот вернулся в свое жилище во «Флер де Лис». Однако с того времени он больше ничем не мог помочь профессору Энджелу. Вместе с болезнью его покинули и все странные видения; еще с неделю он послушно пересказывал моему деду свои сны, но они имели столь банальное, плоское и не относящееся к делу содержание, что очень скоро профессор перестал переводить на них свое время и бумагу.
На этом первая часть рукописи заканчивалась, но встречающиеся в ней ссылки на некоторые другие разрозненные материалы предоставили мне обильную почву для размышлений — настолько обильную, что только закоренелый скептицизм, являвшийся в то время основой моей жизненной философии, мог объяснить мое по-прежнему упрямое недоверие к рассказам художника. Вызывали сомнение и записи деда, воспроизводящие сны, которые посещали других людей в тот же самый период, когда юный Уилкокс пересказывал профессору свои бредовые ночные видения. Похоже, в то время мой дед основал нечто вроде своеобразной статистической службы, проводившей опросы среди тех из его друзей, к которым он считал уместным обратиться. Таких набралось немало, и от каждого из них дед затребовал описания и точные даты всех наиболее примечательных снов, виденных в последнее время. Отклики на его запросы оказались столь пестрыми, а их количество — столь велико, что мне показалось удивительным, как мог пожилой человек, да еще не имеющий при себе секретаря, управиться со всем этим делом. Оригиналы писем не сохранилась, но дедовы комментарии к ним составили солидный том, включающий в себя поистине многозначительный материал. Опрос представителей деловых кругов и прочей публики из среднего класса местного общества, этой пресловутой «соли земли», в целом дал отрицательный результат, хотя в отдельных случаях и были зафиксированы тревожные, равно как и бессвязные ночные впечатления. При этом они неизменно относились ко времени между 23 марта и 2 апреля — датам, ограничивающим период бредового состояния Уилкокса. Не намного более чувствительными оказались и люди ученого пошиба. Впрочем, в четырех случаях описаний снов угадываются очертания странных ландшафтов, а в одном проступает страх перед чем-то неестественным и ненормальным.
Самые содержательные ответы поступили от художников и поэтов, и я могу представить себе, какому паническому ужасу дали бы волю эти эстеты, имей они возможность сойтись и сравнить свои впечатления. Как бы там ни было, но, не имея на руках оригиналов ответных писем, я сильно подозревал профессора в том, что он задавал своим адресатам наводящие вопросы, а потом еще и редактировал всю корреспонденцию с вольным или невольным желанием найти в ней то, что ему хотелось. Вот почему мне по-прежнему казалось, что Уилкокс, каким-то образом осведомленный об имевшихся на руках у профессора странных фактах, постоянно и вполне намеренно вводил последнего в заблуждение. Что же до ответов, полученных от людей искусства, то они представляли собой поистине волнующее душу повествование. С 28 февраля по 2 апреля многие из опрошенных видели во сне чрезвычайно причудливые вещи, причем интенсивность этих сновидений несоизмеримо увеличивалась в период времени, адекватный бредовому состоянию скульптора. Свыше четверти всех писем было посвящено описанию ландшафтов и полузвуков-полувнушений, немногим отличающихся от тех, что являлись в бреду Уилкоксу; некоторые респонденты сообщали о чувстве неизбывного ужаса, испытанном ими при виде приближавшегося гигантского существа. Но один случай, подчеркнуто выделяемый в заметках, был особенно ужасен. Речь идет об одном широко известном архитекторе, в свое время страстно увлекавшемся теософией и оккультизмом. Именно в тот день, когда с Уилкоксом случился припадок, он вдруг почувствовал острое недомогание и через несколько месяцев, исполненных невыразимых страданий и непрестанных криков, в которых можно было расслышать мольбу спасти его от некоего выходца ада, трагически скончался. Если бы мой дед, описывая все эти случаи, проставлял над ними вместо ничего не говорящих порядковых номеров имена респондентов, я бы мог провести собственное расследование и убедиться в подлинности собранных им фактов. Но делать было нечего — мне удалось выявить лишь минимальное число опрошенных. Все они, однако, в общем и целом подтвердили правдивость записей. Я бы очень хотел знать, все ли опрошенные профессором люди чувствовали себя столь озадаченными его странным письмом, как те, с кем мне удалось встретиться лицом к лицу. Как бы то ни было, я надеюсь, что мои нынешние рассуждения никогда не достигнут их ушей.
