Татьяна Ставицкая - Московская плоть
Но с заброшенной каменоломней все должно было сложиться как надо. Со вчерашнего дня, с того момента, как пронырливому спецкору удалось сфотографировать в Ленинке схему Вукола Ундольского и наложить ее потом на фотографию местности со спутника, услужливо выданную ГУГЛом, сомнений у него не осталось. И теперь все внутри у него клокотало от нетерпения. Нужная точка была помечена на карте, а на месте требовалось отмотать тысячу локтей веревки от входа и найти в недрах древней каменоломни тайную метку в виде звезды. Но бывают находки, чреватые разрушением привычного мира.
После вонючей электрички, набитой хмурыми подмосковными обывателями, Передельский шел, утопая по колено в снегу, и глубоко дышал полной грудью, сличая местность с изученными накануне материалами. В далеком прошлом здесь находилось село Колычево, получившее в конце XVIII века ненадолго статус города и название Никитск. Административная фортуна этих мест менялась: статус то жаловали, то отбирали вновь, но назначение по-прежнему отображалось в символах: на гербе Никитска изображены были в желтом поле три белых камня. Никитские пещеры до конца не были исследованы спелеологами, но не по причине их непроходимости, а вследствие отсутствия средств и интереса.
Передельский по жизни страдал деревнефобией. С тех самых пор, как, испив мятного квасу в Тамбовской губернии, услышал от гостеприимных хозяев:
– Квас хороший, с гнидами!
Это потом уже ему объяснили, что «гниды» – это ржаная мука в квасе. Чем руководствовались селяне при поименовании продукта, осталось для Передельского загадкой.
А взять, к примеру, то же Колычево. На кол, что ли, сажали? Какую жуть, какое ругательство ни набери в поисковике, обязательно окажется названием русской деревни. Было дело – натерпелся страху в командировке на Вятщине: Корюгино, Злобинцы, Тупицыны, Конец, Бессолки, Кобели, Дряхловщина, Клочкино, Мочалище, Холуй, Бутырки, Дыряне, Воронье, Косые, Блохи, Рубцы – вот такая история с географией. Это ж сколько сказок сами собой складываются сразу в голове! И все – страшные.
После той командировки, покупая на Даниловском рынке соленые грузди и рыжики, собранные в дремучих Кировских лесах, Передельский, обливаясь слезами, закусывал ими рюмку водки, опрокинутую под раздумья о тяжелой и безрадостной доле селян, из поколения в поколение живущих в таких местах, которые и на конверте-то писать неловко. И, разомлев от водки, жалел русского селянина, который отчего-то пьет, как не в себя, и скоро совсем сойдет на нет. Придут в деревни крепкие фермеры, наймут упругих китайцев.
Доковыляв в кромешной тьме по сугробам до обозначенного на схеме места, Передельский воткнул у входа в каменоломню прихваченный из дома колышек от старой палатки, привязал к нему конец отмеренной загодя веревки и, кинув клубок за пазуху, шагнул в темный каменный зев. Припасенный фонарик, висевший на груди, освещал летучих мышей, битое стекло, пластиковые бутылки, мусор и испражнения. Журналист крепко сжимал в руках кайло, перехваченное в положение «товсь!». Чем глубже он продвигался, тем громче и беспокойней верещали и хлопали крыльями летучие мыши. Но чуйка подсказывала Передельскому, что главный враг в таких местах – человек. Когда веревка размоталась полностью, корреспондент «Московских слухов» стал сантиметр за сантиметром изучать стену подземелья по левую руку, как было указано в схеме. На глаза попадались только матерные слова и вполне современные граффити, из чего следовало, что каменный заповедник временами обитаем. Наконец он смог различить глубоко высеченную звезду на поверхности одной из плит этого загаженного лапидария. Звезда приходилась аккурат на левую глазницу черепа, вписанного креативным граффитчиком в поясной девичий портрет. Передельскому стало до дрожи в коленях неприятно, что сексапильные девичьи стати венчал омерзительный и неуместный череп. И вообще вся эта композиция с древней звездой в современной черной глазнице вызвала в нем горячее желание покончить с ней разом. Плиту, согласно инструкции, следовало разбить, и Передельский, сфотографировав прежде в нескольких ракурсах объект целиком и звезду в режиме макросъемки, ринулся лупить кайлом что было сил. С третьего удара каменная плита с мерзким граффити разлетелась в мелкие брызги, как будто кайло попало в точку напряжения, и явила нишу, в которой журналист увидел глиняную емкость с залитой сургучом крышкой. Под сводами каменоломни пронесся чей-то горестный вздох, в темные недра метнулась неясная тень и растворилась во мраке. В тот же миг журналист чуть не оглох от высокочастотного мышиного писка. Передельский не верил своим глазам. Но, как говаривал его прадед, красный командир, вспоминая порубленных шашкой врагов, глаза боятся, а руки делают. Руки корреспондента лихорадочно делали снимок за снимком, затем схватили кувшин и запихнули его за пазуху.
Нахлобучив капюшон и прижимая к животу найденный артефакт, Передельский бросился к выходу сквозь ультразвуковое плотное мышиное месиво.
Дома Передельский погрузился в изучение архива. С трудом продирался он сквозь «яти» и архаичный канцелярский слог ветхих рукописных страниц, и каждая строка повергала его в шок, объясняя ему то, что давно казалось нелогичным и нескладным. А теперь вдруг обрело смысл, мотив, повод, причину и скрытую пружину сегодняшнего развития событий и положения дел. И такая вдруг ясность снизошла на Передельского, и такой ужас обуял его от этой леденящей ясности, что стало понятно: он попал. И как бы ни закончилась история с архивом, ему лично – молодому и почти красивому, хорошему человеку и блистательному, но неоцененному профессионалу, живым из этой истории не выбраться. Единственное, что могло его спасти, – это как можно более скорый эфир на рейтинговом канале и деньги, чтобы после эфира унести ноги быстро-быстро и далеко-далеко.
Несмотря на поздний час, Передельский решил сделать пару судьбоносных звонков, а потом поужинать и лечь наконец спать, чтобы этот странный день поскорее закончился.
Ровно в полночь с субботы на воскресенье на прикроватной тумбочке председателя правления Фонда «За выживание и развитие человечества» вздрогнул и пополз увесистый, как булыжник, Vertu Pure Silver Constellation, колотя по ее матовой поверхности гладким брюхом. Святослав Рувимович неловко нашарил литое вибрирующее тельце и ткнул пальцем в клавишу. В трубке затрепыхался взвинченный голос:
– Господин Фофудьин, это Передельский, только не отключайтесь, вы себе этого никогда не простите, я отвечаю! Скажите, я когда-нибудь беспокоил вас по пустякам?
– Передельский, ты сдурел? – возмущенно прошипел Святослав Рувимович, чувствуя, что супруга проснулась, а значит, придется пойти на кухню и прикурить сигарету. – Ты на часы смотрел?
