Говард Лавкрафт - Лампа Альхазреда
Наконец он добрался до хорошо знакомого места, где поросший травой край старого заброшенного акведука создавал иллюзию древнеримской дороги. Он снова стоял на обращенном к востоку гребне, который помнил с самого раннего детства. Перед ним в сгущающихся сумерках, словно огромное созвездие, лежал сверкающий огнями город. Лунный свет проливался потоками белого золота, и на фоне блекнущего заката все усиливалось мерцание Венеры и Юпитера. Путь домой лежал по крутому склону к трамвайным путям, а далее вагон доставил его в привычный, прозаический мир городской суеты.
Но все эти безмятежно проведенные часы не заставили Филлипса позабыть о том, что произошло в его комнате накануне вечером, и он не мог отрицать того, что по мере наступления темноты его нетерпение заметно возрастало. Смутная тревога уравновешивалась ожиданием удивительных ночных приключений, подобных которым он никогда еще не переживал.
Быстро покончив со своим скромным ужином, он сразу прошел в кабинет, где его молча приветствовали знакомые ряды книг, поднимавшиеся от пола до самого потолка. На этот раз он даже не взглянул на ожидавшую его работу, а сразу зажег лампу Альхазреда. Затем уселся и стал ждать.
Мягкий свет лампы отбрасывал на заставленные книгами стены желтоватые блики. Свет не мерцал, пламя было постоянным, и, как и прежде, Филлипс сразу ощутил приятную, убаюкивающую теплоту. Постепенно полки и книги на них стали покрываться дымкой, таять и в конце концов сменились картинами из других миров и времен.
Этой ночью час проходил за часом, а Филлипс все смотрел и смотрел. Он давал незнакомым местам имена, извлекая их из доселе неведомой области своего воображения, как бы проснувшегося при свете старинной лампы. Он увидел необычайной красоты здание на окутанном морскими туманами крутом мысе, напоминавшем мыс в окрестностях Глостера,[4] и назвал его «загадочным домом на туманном утесе». Он увидел старинный город с двускатными крышами, по которому протекала темная река; город, похожий на Салем, но более таинственный и жуткий, и назвал его Аркхемом, а реку — Мискатоником. Он увидел окутанный тьмой прибрежный город Инсмут, а подле него — риф Дьявола, узрел глубокие воды Р'льеха, где покоится мертвый бог Ктулху. Он видел продуваемое всеми ветрами плато Ленг, и темные острова южных морей — таинственные острова грез, и много других пейзажей. Он видел далекие космические миры и уровни бытия, существовавшие в других временных слоях, которые были старше самой Земли и откуда следы Властителей Древности вели к Хали, в начало всех начал и даже дальше.
Но все эти картины он наблюдал как бы через окно или через дверь, казалось, манившие его покинуть суетный мир и отправиться в путешествие по этим волшебным просторам. Искушение росло и росло, он дрожал от желания повиноваться, отбросить все, чем он жил до сих пор, и попробовать стать кем-то другим, еще неизвестным себе самому, — но вместо этого, сделав над собой усилие, он погасил лампу и вновь увидел уставленные книгами стены кабинета дедушки Уиппла.
И весь остаток ночи, при свечах, отказавшись от запланированных им на сегодня рутинных занятий, он писал рассказ за рассказом, перенося на бумагу картины и явления, увиденные им в свете лампы Альхазреда.
Всю эту ночь он писал и, измученный, проспал весь следующий день.
А всю следующую ночь он опять писал, однако нашел время ответить своим корреспондентам и подробно обрисовать им свои «сны», не зная, были ли видения, прошедшие перед его глазами, реальностью или игрой воображения. Как он вскоре заметил, его собственный духовный мир причудливо переплетался с мирами, являвшимися ему в свете лампы, и образы, еще с детских лет нашедшие приют в потаенных уголках его сердца, возрождаясь, проникали в неведомые доселе глубины Вселенной.
Много ночей с тех пор Филлипс не зажигал лампу.
Ночи превращались в месяцы, месяцы — в годы.
Он постарел, его произведения проникли в печать, и мифы о Ктулху, о Хастуре Невыразимом, о Йог-Сототе и Шуб-Ниггурате, о Черном Козле из Лесов с Легионом Младых, о боге сна Гипносе, о Великой Расе и ее тайных посланцах, о Ньярлатхотепе — все это стало частью знания, хранившегося в самых сокровенных недрах его человеческой сущности, и удивительного мира теней, лежащего далеко за пределами познаваемого. Он перенес Аркхем в действительность и описал «загадочный дом на туманном утесе»; он писал о зловещем мороке над Инсмутом и о таинственном шепоте во мраке, о грибах с планеты Юггот и ужасах древнего Данвича, и все это время в его стихах и прозе ярко горел свет лампы Альхазреда, несмотря на то что Филлипс давно уже ее не зажигал.
Так прошло 16 лет, и вот однажды вечером Уорд Филлипс подошел к лампе, стоявшей за грудой книг на одной из нижних полок библиотеки дедушки Уиппла. Он взял ее в руки, и на него сразу же снизошло забытое очарование. Вычистив лампу, он поставил ее на стол. За последнее время здоровье Филлипса сильно пошатнулось. Он был смертельно болен и знал, что дни его сочтены, и он вновь захотел увидеть прекрасные и пугающие миры в сиянии лампы Альхазреда.
Он зажег лампу и посмотрел на стены.
Но случилось странное. На стене, там, где раньше появлялись картины, связанные с жизнью Альхазреда, возник чарующий образ страны, милой сердцу Уорда Филлипса, — но находилась она не в реальности, а в далеком прошлом, в старом добром времени, когда на берегах Сиконка он беззаботно разыгрывал в своем детском воображении сюжеты из древнегреческих мифов. Он вновь увидел зеленые лужайки своего детства, тихие речные заводи и беседку, некогда построенную им в честь великого бога Пана,[5] — вся безмятежная, счастливая пора его детства проявилась на этих стенах; лампа возвращала ему его же собственные воспоминания. И к нему сразу пришла мысль о том, что лампа, возможно, воскрешала в нем память о прошлом — память, передавшуюся ему через деда, прадеда и еще более далеких предков Уорда Филлипса, которые могли когда-то видеть места, появлявшиеся в свете лампы.
И вновь ему показалось, что он глядит через дверь. Картина манила его, и он, с трудом ковыляя, подошел к стене.
Он колебался лишь мгновение — и сделал последний шаг.
Неожиданно вокруг него вспыхнули солнечные лучи. Как будто сбросив оковы лет, он легко побежал по берегу Сиконка туда, где его поджидали воспоминания детства и где он мог возродиться, начать все заново, еще раз пережив чудесное время, когда весь мир был молодым…
* * *Вплоть до того дня, когда какой-то любознательный поклонник его творчества не приехал в город с визитом, никто не замечал исчезновения Уорда Филлипса, а когда заметили, то решили, что он ушел бродить по окрестным лесам, где его и застигла смерть, — ведь соседи по Энджелл-стрит были прекрасно осведомлены о его образе жизни, да и его неизлечимая болезнь также не была ни для кого секретом.
