Дмитрий Тихонов - Свиноголовый
Дома тянулись с двух сторон вдоль вполне прилично заасфальтированной дороги. Меня почему-то беспокоили фонари. Их было много, но не хватало, чтобы осветить всю улицу, и на середине дороги я чувствовал себя вполне уверенно. Разбивать фонари не хотелось, это могло привлечь внимание, но, похоже, ничего другого не оставалось.
Потом раздались крики.
Гневно вопил неопрятного вида мужчина, стоящий перед дверью небольшого, крашеного синей краской дома. Над дверью висел потухший фонарь.
Кричавший был сильно пьян. Его ощутимо покачивало, и он был вынужден опереться рукой на стену, чтобы сохранить хотя бы остатки равновесия. Другой рукой он долбил в дверь, сопровождая каждый удар громкой бранью:
— Твою мать, открывай, стерва поганая! Открывай, мразь!
Я, улыбаясь, направился к нему.
В это время рядом с дверью, в которую безуспешно стучал мужичонка, вдруг осветилось окно.
— Пошел отсюда, подонок! — раздался женский голос, наполненный безвыходным отчаянием и злобой. — Не пущу!
Мужик свирепо захрипел:
— Открывай, сказал, блядина! Быстро! Убью падлу!!
В ответ раздалось:
— Иди отсюда! Не открою! Сам открывай, если сможешь, козел!
Мужик попытался было допрыгнуть до окна, но ему не удалось, более того, пришлось приложить немало усилий, чтобы удержаться на ногах после своей попытки. Некоторое время он очумело пошатывался, а потом снова заорал:
— Людка! Ты у меня это брось, а то ведь зашибу! Сама знаешь!
За окном ничего не менялось. Мужик подождал немного и снова принялся колотить в дверь, выкрикивая ругательства и угрозы.
Я подошел к нему сзади, легонько хлопнул по плечу:
— Здравствуйте.
Он перестал стучать, повернул голову, окинул меня тупым взглядом совершенно осоловевших глаз, пробормотал "Здорово".
— Что-нибудь стряслось? — как можно мягче спросил я.
— Да, едрить твою. Стряслось. Жена, сволочь, домой не пускает.
Я кивнул:
— Понимаю.
— Да ни хрена ты не понимаешь, — перебил мужик и ткнул меня рукой в грудь. — А ты кто такой, бля? Тебе-то чего здесь надо? А?
— Просто…
Он чуть качнулся и снова ткнул меня в грудь, на этот раз агрессивнее:
— Просто? Ни хрена не просто! Не надо учить! Это, твою мать, мой дом и моя жена, правильно?
— Правильно.
— Вот-вот, сука! Моя жена! Что хочу, то с ней и делаю, хоть убью! Хозяин, бля!
В подтверждение своих слов он стукнул себя кулаком в грудь, чуть не опрокинувшись на спину, и, убежденный в полной победе над неизвестным прохожим, продолжил донимать бедную дверь.
Тут я шагнул к нему, выхватывая тесак. Почуяв неладное, он обернулся, но широкое лезвие, описав в воздухе дугу, уже опускалось ему в основание шеи. Удар вышел удачным. Голова, глухо ударившись о деревянную стену, упала в траву, покрывавшую площадку перед дверью. Кровь широкой струей хлынула из страшной раны, заливая все вокруг. Я постучал во все еще светящееся окошко.
Из-за него донеслось грубое:
— Чего надо?
— Извините… Людмила, кажется? Вашему мужу плохо.
В окне возник темный силуэт. В голосе хозяйки теперь ясно сквозила тревога, смешанная с сомнением:
— Что такое? Что случилось?
Я макнул пальцы в расплывшуюся у ног темную лужу, выпрямился и сказал:
— Не знаю точно. У него кровь горлом пошла.
В подтверждение своих слов мазнул пальцами по стеклу, оставляя на нем кровавые полоски, и, не удержавшись, хихикнул.
Женщина за окном испуганно вскрикнула:
— О Господи! Толя! Толенька!
Силуэт исчез. Быстрые шаги, скрип ступеней. Я поднял за волосы голову убитого, и в следующую секунду дверь открылась. На пороге стояла хозяйка — еще не старая полнеющая женщина в домашнем засаленном халате и бигудях. Расширенные от страха глаза ее в первый момент не различили ничего в темноте.
Я улыбался ей, протягивая вперед левой рукой голову мужа, а правой — занося для удара окровавленный тесак. Несколько мгновений мы стояли в полной тишине друг напротив друга.
А когда она закричала, я ударил.
(ИДУ)
Время бессмертно. И поэтому так спешит, мчится вперед, кусает себя за край хвоста, сворачиваясь в идеальное кольцо, вращение которого доставляет нам столько хлопот. В который уже раз снег сошел, на город опустилась весна, заполнив улицы долгожданным теплом сбывающихся надежд. В такую пору пытаться усидеть дома — все равно, что разводить огонь трением. Глупо и бесполезно. Весна находилась с противоположной стороны оконного стекла, и пристальный взгляд ее выдержать было невозможно.
— Прогуляюсь, — сказал я себе вслух, голос мой болезненно отозвался в пустой квартире. — Недолго. Просто пройдусь.
Прихожая, ботинки, куртка, ключи. Серые ступени лестницы. Выйдя из подъезда, я с наслаждением вдохнул темноту — влажный запах земли и молодой листвы освежил мою голову, разбавил застоявшееся за день озеро мыслей. Майские ночи не бывают одинаковыми, каждая из них неповторима, но в городах все они состоят из победившей зелени, мягкой пустоты неба и отражений огней на асфальте. Только майская ночь не может уместиться в окне моей кухни. Я задрал голову. Вон оно. Такое же, как десятки вокруг. Может, это и не мое окно вовсе. Может, за ним сидит кто-то бесформенный и безликий, единственный обитатель собственного аквариума. Он смотрит оттуда, сверху, на меня и не понимает, зачем я нужен. И криво ухмыляясь свиным рылом, прихлебывает остывший чай из кружки с почти стертым именем на боку.
(ИСКАТЬ)
В первую нашу встречу он объяснил мне, как все закончится. Сказал, что я пойму, когда наступит время выбирать финал. Так и случилось.
Весь день я промотался по городу, голодный, ни в чем не уверенный, скучный, как кусок мыла. Заходил в картинные галереи и смотрел на отражения чужих душ, развешанные по стенам. Забрел в исторический музей и внимательно изучал древние остатки чужих жизней. Гулял по магазинам, вглядывался в ряды консервных банок и лица хмурых продавцов. Зайцем ездил в общественном транспорте, равнодушно встречая истерически злобные взгляды кондукторов. И нигде не мог найти ответа. Я растворился в своем вопросе, сам вновь стал дрожащим и неуверенным, как невозможность найти единственно правильное решение, сам разделился на два пути, врос в землю указательным столбом на развилке меж двух дорог, ведущих в бесконечность. Одна из них была широкой и выложена ровным плотным камнем. Вторая — узенькая тропка, утонувшая в вонючей грязи, заросшая колючим кустарником. И я не мог даже понять, по какой из них придется идти, чтобы прекратиться.
