Уильям Блэтти - Экзорсист
Боже, это меня сведет с ума. Она поднялась посмотреть, в чем дело. Вышла в коридор, огляделась. Звуки доносились, похоже, из комнаты Риган. Чем это она там занимается?
Пока Крис шла через холл, стук резко усилился и участился. Но стоило ей толкнуть дверь и переступить через порог, как он прекратился.
Черт побери, что происходит?
Ее дочь, миловидная одиннадцатилетняя девчушка, крепко спала, прижавшись к плюшевому панде; за все эти годы он уже полинял от бесконечного тисканья и поцелуев. Стараясь ступать помягче, Крис пробралась к кровати, нагнулась и прошептала:
— Рэгс? Не спишь, что ли?
Ответом ей было ровное, глубокое дыхание. Крис оглядела комнату. Тусклый свет, проникавший из холла, пятнами вырывал кусочки детского мира: рисунки Риган, пластилиновые фигурки и целый плюшевый зоопарк.
Ну ладно, Рэгс, мамочка попалась. Теперь скажи: “Первое апреля!”
Но нет: Риган — девочка тихая, очень застенчивая: на нее это совсем непохоже. Кто же тогда? Кто-нибудь решил спросонок проверить отопление или канализацию? Когда-то в горах Бутана Крис несколько часов кряду глядела на буддийского монаха: сидел он себе, сидел на корточках, медитировал — да и воспарил! Вроде бы… Позже, всякий раз, рассказывая об этом, она не забывала добавлять эти два слова. Может быть, и сейчас всего лишь мозг ее, неистощимый мастер всяких фокусов, взял и отстучал… вроде бы, дробь?
Ерунда! Я же слышала!
Крис бросила резкий взгляд на потолок. Ага! Какое-то слабое царапанье. Крысы на чердаке, этого только и не хватало! Крысы! Она перевела дух. Они, конечно. Длинными своими хвостами. Шлеп-шлеп. Как ни странно, мысль эта Крис успокоила. Но тут она впервые заметила, какой в комнате адский холод. Тихо подошла к окну; проверила — закрыто. Потрогала батареи. Горячие. Вот как?
Несколько озадаченная, Крис вернулась к кровати и прикоснулась к детскому лицу: щека была нежно-гладкая, чуть влажная.
Наверное, я заболела!
Она поглядела на дочь: на мило вздернутый носик, веснушчатое лицо — растрогалась и, быстро нагнувшись, поцеловала теплую щеку. Шепнула: “Я люблю тебя!” — и снова отправилась к себе в спальню. Забралась в постель и опять взялась за сценарий.
Это был комедийный мюзикл; новое прочтение пьесы “Мистер Смит едет в Вашингтон”. В дополнительно вставленной сюжетной линии — речь там шла о бунте в студенческом городке — Крис была отведена главная роль: она должна была сыграть преподавательницу психологии, вставшую на сторону мятежников. С самого начала все это очень ей не понравилось. Идиотизм! Боже, какая тупость! Крис любила и умела в свою роль зарыться с головой, как птица клювиком, разворошить словесную мишуру, найти драгоценное зернышко мысли в ворохе пустой фразы. Но здесь все было не то. В чем же тут дело? Разрыв поколений? Глупости, мне тридцать два. Просто такая уж роль дрянная…
Ну ничего. Еще недельку продержаться. В голливудских интерьерах отработали, слава Богу. Остались лишь несколько сцен в Джорджтауне, на открытом воздухе — завтра начало. Городок пустует: студенты разъехались на пасхальные каникулы.
Не в силах уже бороться со сном, она перевернула-таки страницу, аккуратно надорванную с внешней стороны. Невольно улыбнулась: этот ее режиссер-англичанин — чуть разнервничается, тотчас хватает дрожащими пальцами лист, срывает тонкую полоску и начинает жевать ее, превращая в мокрый комочек… Милый Бэрк.
Крис зевнула, взглянула любовно на полуобъеденный сценарий. Тут же вспомнила о крысах. У этих тварей, несомненно, есть чувство ритма. Не забыть бы утром сказать Карлу, чтобы расставил там мышеловки.
Пальцы разжались, сценарий выпал. Глупо. Все глупо. Рука потянулась к выключателю. Наконец-то. Крис вздохнула. Полежала неподвижно, затем, засыпая уже, взбрыкнула-таки, ленивым движением ноги сбросив покрывало. Ну и жара. Мутно-белесая пелена незаметно затянула стекла.
Крис спала. Ей снилась смерть, в мельчайших подробностях; снилась так, будто только что явилась в этот мир, и открыться впервые решилась именно ей, во сне. Что-то звенело вдали, а она, задыхаясь и растворяясь, скользила в бездну и все повторяла мысленно: меня не будет, я умру, меня не будет уже никогда, о, папа, помоги, не дай им сделать это со мною, не дай мне уйти навсегда. Снова и снова таяла и растворялась, а где-то звенело, звенело… Телефон!
Она подскочила; сердце готово было выскочить из груди, но рука уже лежала на трубке. Какая легкая пустота внутри, будто все вынули из груди, и — снова этот звонок.
— К шести в полном гриме, дорогая. — Звонил помощник режиссера.
— Ладно.
— Как самочувствие?
— Если доберусь до ванной и окончательно там не сварюсь, значит — жива.
— Ну, до встречи, — усмехнулся он.
— Пока. И спасибо за звонок.
Крис повесила трубку. Посидела немного, раздумывая над сном. Сон? Скорее, мысль, странно ожившая в полусне. Необычайная ясность. Белизна черепа. Ощущение небытия. Необратимость. В это нельзя поверить. Боже, такого просто не может быть! Она снова задумалась; обреченно склонила голову. Но так оно и есть!
Крис пошла в ванную, набросила халатик и быстренько сбежала по лестнице вниз, на кухню; здесь уже отчаянно плевался бекон на сковородке, а значит — начиналась реальная жизнь.
— Доброе утро, миссис Мак-Нил!
Рано поникшая, поседевшая Уилли выжимала из апельсинов сок. Синеватые мешки под глазами. Легкий швейцарский акцент, как у Карла. Закончив, она вытерла руки салфеткой и направилась было к плите.
— Ничего, Уилли, я сама, — поспешила опередить ее Крис. Экономка выглядела странно усталой. Хмыкнув что-то под нос, она вернулась к раковине, а хозяйка, налив себе кофе, расположилась завтракать в привычном своем уголке. У тарелки — алая роза. Крис улыбнулась: сразу как-то теплей стало на душе. Риган. Мой ангел. В дни, когда мать снималась, дочь ее каждое утро спускалась в кухню с цветком, тут же возвращалась к себе, не в силах разомкнуть слипающиеся веки, и засыпала снова. Крис покачала головой, вспомнив: она ведь едва не назвала девочку Гонерильей. Точно. Именно так. Теперь готовься к худшему. Крис усмехнулась, вспомнив те дни, отхлебнула кофе из чашки. Вновь взглянула она на розу, но теперь огромные зеленые глаза наполнились вдруг печалью, беспомощно-сиротливое выражение появилось на лице. Еще один цветок ее жизни. Сын, Джейми. Умер в три года, когда она была еще совсем юной, безвестной певичкой на Бродвее. Все — никогда и никому не отдаст она больше столько любви своей, и столько жизни, сколько отобрали у нее Джейми и его отец, Ховард Мак-Нил. Крис поспешно отвела взгляд от цветка и закурила, сбив дымок от свежего кофе: на мгновение ей показалось, будто в нем оживает, вновь заполняя пространство, этот ужасный сон… Уилли подала сок, и Крис вспомнила о крысах.
