Говард Лавкрафт - Комната с заколоченными ставнями
Далее он миновал несколько переходов и очутился перед дверью той таинственной комнаты с заколоченными ставнями, в стенах которой отбывала некогда свое бессрочное заточение несчастная тетя Сари. Эбнер вспомнил, сколько страхов пережил он однажды в детстве, стоя под дверью этой комнаты и вслушиваясь в доносившиеся оттуда непонятные звуки, и трудно сказать, кого он тогда боялся больше — старого Лютера, могущего в любую минуту застать его за этим запретным занятием, или неведомого существа по ту сторону двери… Поднимаясь по шатким ступеням, Эбнер вновь ощутил в душе смутный страх перед этой зловещей комнатой — образ загадочной узницы и былой дедовский запрет все еще продолжали действовать на него.
Впрочем, сейчас бояться было уже нечего. Перепробовав несколько ключей из связки, он нашел нужный, открыл замок и толкнул дверь, которая подалась с трудом, словно протестуя против его вторжения. Подняв лампу высоко над головой, Эбнер вошел внутрь.
Сколько он себя помнил, комната с заколоченными ставнями всегда представлялась ему чем-то вроде дамского будуара — и тем сильнее был он поражен убогостью здешней обстановки: разбросанное по углам грязное белье, подушки на полу, огромных размеров блюдо с присохшими к нему остатками пищи. В комнате стояла какая-то странная рыбная вонь, настолько омерзительная, что Эбнера едва не стошнило. Внушительные залежи пыли и густая сеть паутины на стенах и потолке довершали картину многолетней мерзости запустения.
Эбнер водрузил лампу на отодвинутый от стены комод и, подойдя к окну, что находилось над мельничным колесом, приподнял вверх застекленную раму. Затем он хотел распахнуть ставни, но вспомнил, что они приколочены; тогда он вышиб их пинком ноги. С треском оторвавшись от окна, ставни полетели вниз, и Эбнер с облегчением ощутил хлынувший в комнату поток свежего вечернего воздуха. Со вторым окном Эбнер управился еще быстрее, хотя результатами своей работы остался не вполне доволен — он заметил, что вместе со ставнями в первом окне вылетел и кусок стекла. Впрочем, он тут же вспомнил, что, согласно дедовскому завещанию, эта часть дома все равно пойдет на слом. Стоило ли переживать из-за таких пустяков, как разбитое оконное стекло!
Тихий шуршащий звук, донесшийся откуда-то из-под плинтуса, заставил его насторожиться. Посмотрев себе под ноги, он успел разглядеть не то лягушку, не то жабу, которая прошмыгнула мимо него и с молниеносной быстротой забралась под комод. Он хотел было выгнать ее оттуда, но мелкая тварь спряталась под комодом основательно, а двигать его взад-вперед у Эбнера не было особого желания. Бог с нею, решил он, в конце концов, это безобидное насекомоядное существо может сослужить хорошую службу в доме, кишащем пауками, тараканами и прочей нечистью.
Задерживаться в комнате дольше не имело смысла. Эбнер вышел, закрыл дверь на ключ и спустился вниз в дедовскую спальню. Первый, пускай и незначительный, шаг был сделан, разведка на местности состоялась. Отступившая было усталость навалилась на него с двойной силой, и он решил наконец-то лечь спать, чтобы хорошенько отдохнуть и назавтра встать пораньше. Нужно было осмотреть старую мельницу — может быть, там оставались еще какие-нибудь механизмы на продажу, да и за мельничное колесо можно было попытаться выручить хорошие деньги у коллекционеров.
Несколько минут он простоял на веранде, ошеломленный и оглушенный непрестанным стрекотом сверчков и кузнечиков в сопровождении монотонных песен лягушек и козодоев. Никаких других звуков — ни с реки, ни из поселка — не было слышно за этим доносившимся со всех сторон шумом. Когда нескончаемый гвалт вконец его утомил, он вернулся в дом, запер входную дверь и улегся в постель.
Однако уснуть ему удалось не сразу — целый час ворочался он с боку на бок, изводимый хором ночных голосов и мыслью о том, что же имел в виду его дед под «мерами разрушающего свойства» и почему он не смог предпринять их сам. Но постепенно усталость взяла свое, и он погрузился в зыбкий беспокойный сон.
II
Проснулся он на рассвете, не чувствуя себя отдохнувшим. Нелепые, странные сновидения терзали его всю ночь: то он оказывался в океанских глубинах среди невообразимых людей-амфибий, которые подхватывали его и в мгновение ока переносили в устье Мискатоника; то его взору представали некие чудовищные, уродливые твари, населявшие величественный подводный город; то ему слышалась неестественно громкая музыка флейт, сопровождаемая причудливыми гортанными песнопениями; то он замирал от страха перед разъяренным дедом Лютером, который грозился расправиться с ним за его дерзновенное вторжение в комнату тети Сари…
После всех этих снов на душе у него было неспокойно, но он постарался отвлечься от неприятных мыслей и отправился в поселок за продуктами, о которых он не позаботился заранее, спешно собираясь в Данвич. Начало дня выдалось просто замечательным; легкий прохладный ветер трепал густую листву, ярко светило повисшее на краю безоблачного неба солнце, и роса на изумрудной траве блестела в его лучах подобно тысячам рассыпанных чьей-то щедрой рукой алмазов. Петляя по узким извилистым тропинкам, что вели к главной улице, Эбнер с удовольствием внимал заливистому пению чибисов и дроздов. Безмятежный утренний пейзаж вызвал в нем дремавший доселе оптимизм; насвистывая веселую мелодию, он уже предвкушал скорое выполнение своих обязательств перед покойным дедом и последующий отъезд из этой проклятой дыры.
Несмотря на приветливое солнечное утро, поселок выглядел так же мрачно, что и накануне, в сумерках: жалкое скопище уродливых темных лачуг, зажатых между Мискатоником и почти отвесным склоном Круглой горы. Казалось, время остановило здесь свой бег, так и не переступив порога двадцатого столетия. Веселый свист застыл у Эбнера на губах. Стараясь не смотреть на разваливающиеся под гнетом веков строения и на тусклые лица попадавшихся навстречу местных жителей, он быстро зашагал в сторону старой церквушки с ее единственной на весь Данвич универсальной лавкой, такой же грязной и неухоженной, как и сам поселок.
Зайдя в лавку, Эбнер спросил молока, яиц, кофе и ветчины. Однако лавочник, неопределенного возраста человек с худой, изборожденной морщинами физиономией, не торопился его обслужить. Он внимательно смотрел на своего утреннего посетителя, явно выискивая в его лице знакомые черты.
— А ведь вы Уэйтли, как пить дать Уэйтли, — сказал он наконец. — Меня-то вы, верно, не знаете, а? Я Тобиас, родственник ваш, стало быть. А сами вы чей будете?
— Я Эбнер Уэйтли, внук Лютера, — сухо ответил Эбнер, не горя желанием вступать в долгую беседу.
