Джоел Лэйн - Царапина
Нашел ее я. Одним холодным безветренным мартовским днем. Я пришел домой рано утром и сразу отправился в постель. Когда около трех я проснулся, в квартире было тихо. Я сел смотреть телевизор, гадая, куда подевалась мать. По воскресеньям она обычно бывала дома. В последнее время она угрожала, что собирается отделаться от меня, заставить меня жить отдельно. В квартире был беспорядок. Так что я решил, что, если пройтись по ней с пылесосом, мать придет в более благодушное настроение. Последняя комната, до которой я добрался, была спальня матери. Она лежала на кровати без сознания. Не дышала. Сердце не билось. Я оставил попытки реанимировать ее, когда понял, как она холодна.
Мне сказали, что она умерла от передозировки морфия. Спросили, была ли она наркоманкой. Я ответил, что нет, но на самом деле я не знал. Полиция связалась с ее сестрой из Бромсгроува, которую я никогда раньше не видел. Это была более старшая, отяжелевшая версия матери. Она жила с мужем в маленьком доме с террасой, детей не было. Некоторое время они присматривали за мной и Сарой. Я не плакал на похоронах, не плакал до тех пор, пока несколько дней спустя не пришел один на кладбище. Вдруг я вспомнил, как мы жили раньше, до того, как была убита моя сестра. Ее могила тоже была там. Когда я нашел ее, стал плакать, потом закричал. Какое-то белое оцепенение разрасталось в моей голове, как шрам. Я упал на четвереньки. Потом стал бить себя по лицу, пока на надгробном камне не появились пятна. Я умолял маму простить меня за то, что не помогал ей. Единственным ответом был крик в моей голове. Стояло тихое утро, ясное и холодное.
Спустя неделю я переехал в частное общежитие в северном Бирмингеме. Это было место для «проблемных» подростков. Все комнаты были выкрашены в лягушачий зеленый цвет и покрыты пятнами сырости, как бородавками. Окна были крошечными. На лестницах всегда валялся всякий хлам, который никто не давал себе труда убрать. В кухнях и ванных комнатах все было разбито, ничего не работало. Хозяевами были трое толстых мужчин, которые целыми днями сидели в кабинете за толстым зеленым стеклом, обсуждая свои драки и сексуальные подвиги.
По крайней мере я держал свою комнату в порядке. Развесил старые фотографии и картинки, которые нарисовал в школе. Обычно я зажигал дешевые свечи и представлял, что сижу в подвале, а на город падают бомбы. Мне было только пятнадцать, так что служащая, занимающаяся социальными проблемами, приходила каждую неделю и проверяла, хожу ли я в школу. Она тоже ненавидела это здание. Большинство ребят старше меня были полными тормозами. В смысле медленными. Или они так вели себя от скуки или от наркоты. Или они боялись посмотреть в лицо миру. Некоторые были опасными. Один, угрожая ножом, заставил у него отсосать. Когда бы я ни заходил с кем-нибудь сюда, все заканчивалось ссадинами, болячками и далеко не случайными повреждениями. Я коллекционировал оправдания, как другие собирают пустые бутылки. Гулять по дороге вдоль канала было приятнее. Огромный каменный мост с нишами, заваленными булыжниками. Полиция там не показывалась. Некоторые были пьяны и грубы, другие почти романтичны. Я смотрел на черную воду и представлял, что плыву сквозь туннель навстречу сияющему красному серебру рассвета.
Самое плохое в общежитии было то, что они не разрешили мне держать Сару. Мне пришлось оставить ее у Микки, школьной подруги. Микки была единственным человеком, которому я достаточно доверял для того, чтобы говорить о Саре. Они хорошо ладили. Обычно Сара очень настороженно относилась ко всем, кроме меня, но она обосновалась у Микки без малейших проблем. Каждому нужен дом, я полагаю. Мы с Микки всегда были близки, но то дерьмо, через которое нам пришлось пройти, заставило нас перестать видеться. Ей нравилось встречаться с парнями постарше, у которых была работа, мотоцикл и тому подобное. Они избивали ее или бросали беременной. Она была на год старше меня, темные волосы, твердые скулы и татуировка в виде паутины на шее сбоку. Я знал, что у нее были большие проблемы с отцом и матерью. Когда ей было четырнадцать, она прошлась по дому и разбила все окна. Чтобы впустить правду, как она объяснила. Мать сказала ей: «Ты закончишь в сумасшедшем доме». Она ответила: «Сначала мне придется выбраться из этого». Потом отец избил ее. Больше она ничего не ломала в доме.
Когда мне исполнилось шестнадцать, я стал думать о том, чтобы найти работу и переехать. Поскольку школьный год закончился. А потом на моем пороге возникла Микки с Сарой и большим чемоданом. Сказала, что ее вышвырнули. Я взял несколько банок светлого пива у соседа, который задолжал мне несколько услуг, и мы долго разговаривали. А еще мы спали вместе, первый раз. Когда мы проснулись утром, Сара, свернувшись, лежала между нами. Это было что-то вроде знака. Семья.
Но ни у одного из нас не было работы. Несколько недель мы жили с друзьями Микки на последнем этаже в доме на Бальзальской Пустоши. Иногда мне удавалось перехватить случайную работенку на Бычьем Рынке — чистить стойла в конце дня. Мы попали в обычный замкнутый круг — нет работы, потому что нет жилья, а жилья нет потому, что нет работы. Но по крайней мере надо мной больше не висела школа. Как только тебе исполняется шестнадцать, они могут отправляться в задницу. Ты больше не ребенок, ты проблема. Но сейчас стояла поздняя весна, так что мы могли не беспокоиться о том, чтобы согреться. А Сара сама добывала себе пропитание.
Свой дом мы могли найти только одним способом. На задворках жилой части Бальзальской Пустоши, в районе красных фонарей, стояло несколько старых стандартных домов, заколоченных досками вечность назад. Скорее всего владелец не смог их продать и не стал утруждать себя приведением их в порядок, чтобы сдать в аренду. Так что мы влезли в один из этих домов с заднего входа, где забетонированный двор был наполовину засыпан кирпичами. Дощатый пол в доме прогнил, краска потрескалась, а обои были покрыты пятнами сырости. Мы принесли свечи, матрас, одеяла, наши сумки и коробки. Водопровод все еще работал. Электричества не было, но Микки раздобыла батарейки для своего радио. С фасада дом все еще выглядел нежилым.
Это было самое хорошее время и самое плохое. Хорошее нагому, что все было по-другому. Наконец-то мы находились в кошачьем мире, о котором я всегда мечтал. Нет нужды в разговорах, в деньгах или в дневном свете. Мылись мы в душевых местного бассейна. Многие бездомные ходили туда. Микки раздобыла дешевых красок и разрисовала стены в нашей комнате деревьями. Большими кряжистыми деревьями со сплетенными ветвями. А между деревьями — хрупкие дома, выглядевшие полуразрушенными и пустыми. Земля покрыта грудами опавших листьев. Ночи были лучше всего. Мы прижимались друг к другу под одеялами и занимались любовью в темноте, глотая воздух. Или отправлялись на долгие прогулки в город, взявшись за руки, а Сара кралась за нами. На окраине городского центра высилась группа домов — кольцо башен вокруг пустой автостоянки и детской площадки. Сразу за Ними была видна большая стройплощадка. Сначала там было просто множество деревянных столбов и котлованов, заполненных грязью, потом привезли металлические контейнеры с йфпичами и песком. Блочные дома были наполовину заселены, наполовину пусты. Множество выбитых и заколоченных окон. Мы познакомились с некоторыми обитателями этих домов, которые выходили по ночам. Мы с Микки любили приходить туда ближе к полуночи и веселиться на маленькой забетонированной площадке. Это было как черно-белое кино. Мы качались на качелях и на бревне, висели вверх ногами на лесенке. Это было лучше всего.
