Стивен Кинг - Мареновая роза
Норман снова вырастает в дверном проеме, и она видит, что он держит в руке бутерброд — ну конечно, ведь до сих пор не ужинал и, должно быть, голоден, — а в другой сжимает влажную тряпку из корзины в шкафу под раковиной. Приседает в углу, куда она заползла после того, как муж вырвал у нее из рук книжку, а потом нанес три коротких жестких удара в живот — бах, бах, бах, прощай, чужак, — и начинает вытирать размазанные пятна и капли крови: почти вся кровь и все остальные следы будут здесь, у основания лестницы, именно там, где надо.
Пережевывая бутерброд, вытирает кровь. Ей кажется, что между двумя ломтиками хлеба лежит оставшийся со вчерашнего дня кусок жареной свинины, которую она собиралась разогреть в субботу вечером с вермишелью, — приготовить что-то легкое, чем могли бы поужинать, сидя перед телевизором и слушая вечерние новости.
Он глядит на ковер, окрашенный в бледный розовый цвет, затем внимательно смотрит в угол, потом снова переводит взгляд на ковер. Удовлетворенно кивает головой, впивается в бутерброд, откусывая огромный кусок, и встает. Когда снова возвращается из кухни, ее ушей достигает слабый вой сирены приближающейся машины скорой помощи. Наверное, скорая едет по его вызову.
Пересекая комнату, опускается перед ней на колени, берет за руки. Он хмурится, ощущая холод ее ладоней, и принимается мягко растирать их. Затем говорит:
— Мне жаль. Просто… со мной сейчас происходят всякие неприятности… эта сука из мотеля.
И замолкает, на мгновение отводит взгляд, затем снова смотрит на нее. На его лице играет странная удрученная улыбка. «Вы только посмотрите, перед кем мне приходится оправдываться, — говорит ей эта улыбка, — До чего же я докатился, о-хо-хо!»
— Ребенок, — шепчет она. — Ребенок.
Он сжимает ее ладони, сдавливает их так сильно, что становится больно.
— Да погоди ты со своим ребенком, послушай меня. Они появятся через минуту или две. — Да, скорая помощь уже совсем близко, сирена оглашает воем темные окрестности, словно взбесившаяся гончая. — Ты спускалась по лестнице и поскользнулась на ступеньке. Ты упала. Понимаешь?
Она смотрит на него, не произнося ни слова. Боль внутри затихает, и когда он снова сдавливает ее ладони, — крепче, чем раньше, — чувствует сильную боль и вскрикивает.
— Ты меня понимаешь?
Рози глядит в его мрачные пустые глаза и кивает головой. Вокруг нее поднимается невыразительный запах соленой морской воды и меди. Теперь ей не кажется, что она в ванне, наполненной кровавым соусом, — теперь ощущение, будто сидит в луже смешанных химических растворов.
— Вот и славно, — произносит он, — Ты же знаешь, что случится, если сболтнешь лишнее?
Она кивает.
— Тогда скажи. Будет хорошо, если ты сама произнесешь это вслух. Так надежнее.
— Ты меня убьешь.
Он с довольным видом кивает. Выглядит, как учитель, получивший вразумительный ответ на сложную математическую задачу от слабого ученика.
— Молодец. Ты все правильно понимаешь. И не забывай, я растяну удовольствие. Прежде чем закончу то, что случилось сегодня вечером. И это покажется тебе сущим пустяком, вроде царапины на пальце.
Снаружи алый свет пульсирует на подъездной дорожке к дому.
Норман сует в рот последний кусок бутерброда и медленно поднимается с колен. Он пойдет к двери, чтобы впустить санитаров — озабоченный муж, беременная жена которого упала с лестницы. Ужасный несчастный случай. Но прежде, чем он успевает удалиться, она хватает его за рукав рубашки. Он смотрит на нее сверху вниз.
— Но почему? — шепчет она. — При чем тут ребенок, Норман?
На мгновение она замечает на его лице выражение, которое не сразу улавливает, — оно смахивает на страх. Но с чего бы ему вдруг бояться ее? Или ребенка?
— Произошел несчастный случай, — повторяет он. — Ничего больше, всего лишь несчастный случай. Так получилось. Я здесь ни при чем. И в твоих же интересах, чтобы все так и выглядело, когда они будут расспрашивать тебя. Да поможет тебе Бог.
«Да поможет мне Бог», — думает она. Снаружи хлопает калитка; она слышит топот бегущих ног по дорожке и жесткий металлический лязг носилок на колесах. Сейчас ее унесут и уложат под сирену. Он в последний раз поворачивается к ней, наклонив по-бычьи голову, и глядит потемневшими глазами.
— Родишь другого ребенка, и такое не повторится. Со следующим все будет в порядке. Ты родишь девочку. Или, может быть, милого маленького мальчика. Пол не имеет значения, ты согласна? Если родишь мальчика, мы купим ему маленькую бейсбольную форму. Если девочку… — Он делает неопределенный жест. — Наверное, чепчик или еще что-нибудь. Вот увидишь. Так и будет. — Он улыбается, и от этой улыбки вдруг хочется кричать. Словно она увидела, как расплываются в усмешке синие губы лежащего в гробу покойника. — Если ты не станешь злить меня, все будет прекрасно. Намотай это себе на ус, милая.
Затем он открывает дверь и впускает в дом санитаров скорой помощи, говоря им, чтобы поторопились, что жена истекает кровью. Она закрывает глаза и слышит, как они приближаются к ней; не желает дать им возможность заглянуть в нее, старается сделать так, чтобы их голоса звучали вдали.
«Не волнуйся, Роуз, не переживай, это сущий пустяк, всего лишь недоразвитый зародыш, ты можешь родить другого ребенка».
Игла впивается в руку, затем ее поднимают с пола. Не открывая глаз, она думает: «Что ж, наверное, все действительно в полном порядке. Пожалуй, я могу родить другого ребенка. Родить, а потом увезти его туда, куда он не доберется. Куда не дотянутся руки убийцы».
Но проходит время, и желание покинуть мужа — ни разу не высказанное вслух и даже не произнесенное мысленно — постепенно ослабевает, ускользая вместе с восприятием реального бодрствующего мира. Она погружается в сон; постепенно не остается ничего, кроме мира сновидений и грез, — сновидений, похожих на те, какие видела в детстве, когда ей снилось, что бежала, бежала, не разбирая дороги, словно в лесу или тенистом лабиринте, слыша за спиной топот копыт неведомого огромного животного, страшного дикого существа, которое приближалось, догоняло и в конце концов настигало, сколько бы раз она ни поворачивала, как бы ни старалась уклониться или спрятаться.
Сновидения осознаются только бодрствующим мозгом, но для спящего не существует пробуждения, нет настоящего реального мира, нет разума; есть лишь кричащий бедлам сна. Роуз Макклендон Дэниэлс проспала в безумии собственного мужа еще девять лет.
I. ОДНА КАПЛЯ КРОВИ
1
Если взглянуть со стороны, это были четырнадцать лет сплошного ада, но она едва ли осознавала это. Большую часть прошедших лет прожила словно в туманном оцепенении — настолько плотном, что походило на смерть, и довольно часто у нее создавалось убеждение, что реальности, по сути, не существует, что в один прекрасный день она проснется, красиво зевая и потягиваясь, как героиня мультфильма Уолта Диснея. Уверенность возникала обычно после того, как он бил ее так сильно, что приходилось отлеживаться в постели, чтобы прийти в себя. Подобное происходило раза три иди четыре в год. В восемьдесят пятом — в тот год, когда ему досаждала Уэнди Ярроу, когда получил официальный выговор, а у нее произошел выкидыш — избиения повторялись почти ежемесячно. В сентябре ей пришлось во второй и последний раз посетить больницу после полученных от Нормана побоев, но, по крайней мере, до сих пор тот визит оставался последним. Она начала харкать кровью. Он три дня не пускал ее, надеясь, что кровь исчезнет сама собой, но кровохарканье лишь усилилось. Тогда он сказал, что она должна говорить (он всегда объяснял, что она должна говорить), и отвез в больницу Святой Марии. Отвез в больницу Святой Марии, потому что скорая помощь после «выкидыша» доставила ее в центральную городскую больницу. Как выяснилось, у нее оказалось сломано ребро, которое воткнулось в легкие. Во второй раз за три месяца она повторила историю падения с лестницы и подумала, что ей не поверил даже интерн, который присутствовал при осмотре и наблюдал за лечением, однако никто не стал задавать неприятных вопросов: просто привели ее в относительный порядок и отправили домой. Норман, однако, понял, что ему повезло, и с тех пор проявлял большую осмотрительность.
