Джон Рэндольф Шейн Лесли - Непочтительность Бога (рассказ)
Моля о том, чтобы на него обратили внимание, он стоял, робея, как будто предстал перед военным трибуналом. Первое его признание заключалось в том, что он гражданин Австрии, хотя жил, главным образом, в Италии, и чтобы не идти на воинскую службу, когда разразилась война, он пожелал стать шпионом в Италии. С вступлением Италии в войну его призвали в итальянскую армию в звании рядового. Пока это было возможно, он вел переписку с врагами-австрийцами. Ему несколько раз удавалось пересекать линию фронта, несмотря на то, что на нем была итальянская униформа. Он передал некоторую информацию перед битвой при Капоретто. На обратном пути ему не повезло: он заблудился между линиями фронта, и после нескольких дней безуспешных блужданий его застрелил в спину австрийский патруль. Он чрезвычайно удивился, оказавшись в нынешнем положении, и выражал готовность уступить свое теперешнее место более подходящему для этого человеку. В этих затруднительных обстоятельствах, казалось, сделать уже ничего было нельзя, но на счастье мимо пролетал Габриэле д’Аннунцио на кончике крыла серафима, сбрасывая в толпу, что собралась внизу, божественные сонеты, посвященные ему же самому. Когда д’Аннунцио спустился на землю, то предложил занять место неизвестного солдата, и это предложение было встречено благосклонными восклицаниями.
В Соединенных Штатах внимание американцев было приковано к огромному военному Арлингтонскому кладбищу, где покоились не только те, кто погиб, сражаясь за сохранение объединенной Америки, но и один воин, ставший символом всех тех, кто пал, сражаясь за сохранение автономных Европейских Штатов. Здесь шли подобные же представления. Тщательно отобранный Комитет из заслуженных граждан приблизился к могиле Неизвестного Американца. Он именовался Депутацией Четырех Сотен и должен был включать в себя четыреста американцев, которые внесли выдающийся вклад в мировую историю. Туда входили мистер Зингер, мистер Барнум, мистер Монро, мистер Христофор Колумб (хотя он продолжал жаловаться на то, как дурно его приняли на острове Эллис), мистер Уолт Уитмен (который уже заготовил оду «Я воспеваю все мировые протухшие трупы»), мистер Форд (чьему Кораблю Мира была дарована та же привилегия, что и «Мэйфлауэру» и «Арку» — причалить к небесной пристани), мистер Джордж Вашингтон, мистер Букер Вашингтон, мистер Брайам Янг — и прочие.
От звука электрического звонка американский герой бодро встал на ноги с жизнерадостной ухмылкой на лице. Эта ухмылка была обращена к тем членам депутации, которые обладали чувством юмора, поскольку ни у кого не вызывало сомнения то, что он был черным, как уголь, и то, что он оставался таким и при жизни, а не только после похорон. И вот, будучи военным, он встал навытяжку и обратился прямо из могилы к выдающимся и заслуженным гражданам со следующими словами:
«По правде сказать, я и впрямь очень доволен тем, что все вы собрались здесь. Я радовался тому, что война — это нечто замечательное, потому что я смог посмотреть Европу совершенно бесплатно, хотя и был доставлен домой в самой середине этой войны. Меня отправили с первым призывом цветных из Вирджинии и с кучей прочих доставили на корабле прямо во Францию. С нами обращались очень хорошо, как будто мы были белыми. Я свободно бродил туда-сюда и болтал с белыми девушками. Посмотрели бы вы на меня в самых крутых кварталах Парижа! Здесь, на Юге, меня смыли бы в канализацию, если бы узнали, как ниггер себя там вел. Затем нас расквартировали рядом с фронтом; девушки там были очень нервными, и как-то ночью одна, у которой я был в гостях, развопилась и впала в истерику, так что мне даже извиняться уже не было смысла. Она ни разу раньше не видела ниггера и вопила до тех пор, пока наши офицеры не решили провести надо мной показательный суд. Меня допросили и приговорили к расстрелу на следующее утро, но этой ночью немцы атаковали, и нам, как волкам, пришлось сражаться за свои жизни. Офицеры погибли, поэтому некому было докладывать о моем деле. Да для меня все равно не было никакой разницы: меня же убили этой ночью, а так — в любом случае расстреляли бы утром. Ну, вот и все. Но более всего меня удивило то, что меня перевезли обратно в Штаты и устроили такие торжественные похороны. Ну что ж, Букер Вашингтон, я горжусь, что встретился с тобой после того, что ты сделал для нас, цветных. Полагаю, что никто из вас, собравшихся здесь, не решится пожать мне руку. Меня, судя по всему, не в тот «ящик» засунули. Мне бы лежать там, где покоится Эйб Линкольн, — это для меня самое подходящее место. Вот так-то».
В это же самое время умершие Французские Президенты, похожие на служащих похоронного бюро, только в красных, а не черных шарфах (поскольку все они носили Большой Крест Почетного Легиона), торжественно шествовали по Елисейским Полям к Триумфальной Арке. Вслед за ними скакала избранная компания Маршалов Франции, которые командовали армиями от Средних Веков до последних лет человеческой истории. Возглавлял колонну сидящий на белом коне, позаимствованном из табуна Апокалипсиса, Борец с Королями и Зачинщик Ссор между Народами — Наполеон. На рассвете Судного Дня огромный, вздымающийся под позолоченным куполом Дворца Инвалидов, покрытый порфирой саркофаг раскололся и открылся, как головка твердого сыра, внутри которой находилась впавшая в спячку мышка-соня; так Победитель стал участником всеобщей победы Смерти. Специальный корреспондент ждал этого момента, и Парижское издание «Нью-Моргского Вестника», ставшего теперь изданием Пари-дизным, вышло с заголовком на первой полосе: «НАПОЛЕОН БОЛЕ НЕ НА ПОЛЕ!»
По одну сторону от Наполеона скакал генерал Буланже, по другую — маршал Базэн. Насмешливые Ангелы Судьбы определили каждому особое место в этой процессии. Когда все они приближались к Арке, возвышающейся на четырех слоноподобных неуклюжих основаниях над руинами Парижа, к процессии подъехал призрак автомобиля Форда. Там сидели Лафайет, капитан Дрейфус, месье Эйфель и месье де Лессеп. Шофером была Сара Бернар, одетая в костюм Орленка из пьесы Ростана. Машина остановилась; как только Божественная Сара вышла из нее, выступила вперед и начала декламировать «Марсельезу», Хор Ангелов тут же стал вторить ей. Плита над могилой Неизвестного Французского Солдата отвалилась, как маленький камень с мостовой. Великий Неопознанный, почувствовав внимание к себе, тяжело поднялся и отдал честь. Как и следовало ожидать (ведь он столько времени находился в весьма стесненном положении), волосы на голове и усы у него проросли и щетинились, но речь оказалась совершенно неожиданной. «Nach Paris!» — «Вперед, на Париж!» — прохрипел он, не вполне оценив ситуацию, в которую попал. Затем многократно повторился призыв: «Hoch!» — но это как-то не совсем соответствовало апокалиптическому состоянию мира, и ему уже не дали прокричать «ура» в честь кайзера.
