Эрик Хелм - Уцелевший
— Удостоверишься в ином, но сперва поклянись уважить предсмертное желание.
— Отпустить эту сволочь на все четыре стороны? Да я тебе язык вырву за дерзость! И позабавлюсь на славу!
— Решай сам, — пожал плечами Торбьерн.
— Хорошо, — сказал де Монсеррат. — Поглядим.
— Клянись.
— Хорошо, — повторил Бертран и ухмыльнулся.
— Permitiras a esta canalla escapar con vida?[1] — спросил испанец.
— No seas tonto[2], — негромко ответил де Монсеррат.
— Клянись, — потребовал Торбьерн.
— Клянусь, — небрежно проронил Бертран.
1. Кое-кто не является
Герцог де Ришло и Рекс ван Рин принялись ужинать, как и было условлено, ровно в восемь часов. Кофе, тем не менее, подали только после десяти.
Неутолимый аппетит, вполне соответствовавший огромному, тяжеловесному телу ван Рина, побуждал Рекса воздавать должное каждому изысканному блюду, возникавшему на покрытом безукоризненной крахмальной скатертью столе. Герцог же, придерживаясь давнего своего обычая извлекать из погребка наилучшие вина всякий раз, когда молодой американец гостил у титулованного друга, прочно обосновавшегося на английской почве и отнюдь не намеревавшегося переселяться назад, в родной Безансон, велел принести шамбертен тысяча девятьсот двенадцатого года, справедливо именуемый королем напитков, тончайшее монтраше и нежный шато д’икем. Густую паутину тщательно сняли с высоких бутылок, пушистую пыль осторожно обтерли, штопоры сноровисто и споро ввинтились в тугие, глубоко сидевшие пробки.
Случайному наблюдателю или шапочному знакомцу дружба этих двоих могла бы показаться весьма и весьма странной, — однако, невзирая на различие в возрасте и национальности, внешности и воспитании, герцога и ван Рина связывали отношения давние, прочные, испытанные.
За несколько лет до описываемых событий обстоятельства, о коих пока что надлежит умалчивать, привели Рекса прямиком в советскую тюрьму, и старый французский эмигрант не колеблясь переменил мирное, уединенное существование высокородного ценителя старинных манускриптов и холстов на полную опасностей жизнь международного авантюриста и пустился разыскивать пропавшего друга в страшных ледяных просторах большевистской России. Он умудрился извлечь Рекса из застенка, хитроумно обставить побег и достичь неусыпно охранявшейся границы, а затем пересечь ее, миновав перед тем сотни верст, именовавшихся закрытой территорией. Неописуемые ужасы тамошних мест заставили бы подняться дыбом волосы на чьей угодно голове.
В странном и неслыханном приключении были и другие участники: молодой Ричард Итон и маленькая отважная княгиня Мари-Лу, не успевшая своевременно покинуть растерзанную революционной бурей страну и очутившаяся в положении, приблизительно схожим с Рексовым.
Похождения Итона и ван Рина в Советском Союзе когда-нибудь составят сюжет иной книги. Упомянем только, что чудовищные эксперименты, проводившиеся строжайше засекреченными русскими лабораториями, привлекли внимание известных западных кругов. Данные о массовых опытах над умерщвленными узниками затерянных среди непроходимой тайги концентрационных лагерей, не значащихся даже в списках ОГПУ, требовали немедленной проверки. Проверка сорвалась. Пятерым беглецам удалось выскользнуть из России лишь благодаря исключительной, невероятной удаче, да еще познаниям герцога в областях, о коих с университетской кафедры не принято говорить всерьез.
Мари-Лу стала невестой, а впоследствии женой Итона; любящая чета спокойно и счастливо жила со своей маленькой дочерью Флер в уютном сельском доме близ Киддерминстера. Но, беря длинную ароматную сигару Ноуо de Monterrey из палисандровой шкатулки, услужливо предложенной лакеем, Рекс размышлял вовсе не об Итонах, а о пятом товарище тех минувших дней, человеке, чей изощренный ум и неожиданная в хрупком, нервном, узкоплечем еврее отвага не раз выручали всех их, преследуемых обученными агентами, натасканными овчарками и неназываемыми тварями по заснеженному аду Закрытой Территории, куда, к счастью, не разрешили доступа обычным подразделениям карательных войск, способных оцеплять и прочесывать самые большие пространства умело, быстро и досконально.
Ван Рин размышлял о Саймоне Аароне.
«Почему не пришел, как уславливались, почему задерживается?» — ломал себе голову Рекс. Никогда прежде дружеские вечера у де Ришло не обходились без непременного присутствия Саймона. Почему герцог лишь отшучивается, а то и просто отмалчивается в ответ на все вопросы, задаваемые ван Рином битых полтора часа?
Чувствовалось в уклончивости де Ришло странное, тщательно скрываемое беспокойство; Рекс ощущал за мягкой манерой и неторопливой, сдержанной беседой нечто весьма и весьма неладное...
Американец медленно покачивал округлый бокал, гоняя по тонким стеклянным стенкам восхитительное старое брэнди, составлявшее гордость герцогского погребка, и следил, как лакей собирает опустевшие столовые приборы, готовясь покинуть гостиную. Наконец, дверь плавно и бесшумно затворилась. Ван Рин решительно поставил бокал, поднял глаза и обратился к де Ришло без обиняков:
— Думается, ваша светлость, самое время настало отверзнуть уста...
— Прости?.. — недоуменно переспросил де Ришло.
— Расколоться. Выложить старому приятелю правду, чистую правду и, разумеется, ничего, кроме правды.
Герцог не торопясь обрезал кончик новой сигары, поднес к табаку зажженную спичку, затянулся два-три раза и осторожно ответил:
— Может быть, Рекс, тебе лучше пояснить, о какой правде речь, и в чем именно следует... гм... расколоться?
— Куда подевался Аарон? Год за годом ужинаем втроем в первый вечер моего приезда — и вдруг сегодня его нет! И чересчур уж небрежно вы отвечаете на любую попытку проведать, куда он запропастился. Так куда же, ваша светлость?
— А и в самом деле, друг мой, куда? — повторил герцог, проводя холеными пальцами по худощавому, точеному лицу. — Я пригласил Аарона, сказал, что твой корабль прибывает нынче утром. Саймон очень обрадовался, тотчас дал согласие прийти, — но, как видишь, не почтил нас присутствием...
— Может, захворал?
— Да нет, насколько могу судить, обретается в добром здравии — по крайности, в контору сегодня явился.
— Значит, неожиданно условился о важной деловой встрече с кем-то иным, или работа неотложная навалилась. Ничто другое, по-моему, не заставило бы Саймона изменить нашему старому доброму правилу. Встречаться в первый вечер стало... стало, пожалуй, священным обычаем, которого ни один из нас еще не нарушал. Ни разу!
— А Саймон, как видишь, взял — и нарушил. Остался дома, в гордом одиночестве, — отдыхает и набирается сил перед завтрашними состязаниями по спортивному бриджу — во всяком случае, позвонил сюда, принес приличествующие извинения и сослался именно на это...
