Хилари Мантел - Чернее черного
Она оглянулась по сторонам. В баре ни души. Стены фута на три от пола были обиты бирюзовым кожзаменителем с глубокой простежкой. Они нуждались во влажной уборке года этак с 1975-го. Столы «поддерево» казались липкими — по ним тоже не мешало бы пройтись тряпкой. Девица пошарила совком в ведерке со льдом. Второй кубик скользнул по стенке бокала и с глухим стуком присоединился к своему предшественнику. Лицо девушки ничего не выражало. Она отвела свои большие, свинцового цвета глаза от лица Колетт. И озвучила цену.
— Это для артистки, которая выступает сегодня, — сообщила Колетт. — Я думала, за счет заведения!
Девица ее не поняла. Она никогда не слышала о выпивке «за счет заведения». Она на секунду закрыла глаза: веки в голубых прожилках.
Обратно через фойе. Народу становится все больше. По дороге в зал люди проходят мимо установленного Колетт стенда с огромной фотографией Эл, укутанной в отрез абрикосового полиэстера, который Эл именует «мои шелка». Поначалу она с трудом драпировала его, располагая все складки должным образом, но сейчас наловчилась делать это на раз-два — поворотом запястья укладывала ткань вдоль верхней кромки портрета, вторым поворотом спускала ее по краю, а остаток рассыпала изящными складками по убогому ковру или голым половицам, в зависимости от того, на чем они выступали в тот вечер. Колетт изо всех сил старалась побороть привязанность Эл к сему образцу китча. Невероятная пошлость, заявила она, когда только начала работать с Эл. Она подумывала было заменить плакат на экран со спроецированным на него изображением Эл. Но Эл сказала, что не хочет, чтобы спецэффекты затмили ее особу. Послушай, Кол, как-то мне дали один совет, который я буду помнить всегда: не забывай о своих корнях. Помни, с чего начала. Что до меня, то я начала с сельского клуба в Бруквуде. Так что, думая о спецэффектах, спрашивай себя, можешь ли ты воспроизвести их в сельском клубе? Если нет — забудь о них. В конце концов, они на меня приходят смотреть. Я — профессиональный медиум, а не какой-то там фокусник.
Дело в том, что Эл обожала этот снимок. Ему было уже семь лет. Фотограф волшебным образом уничтожил два из ее подбородков и запечатлел огромные сверкающие глаза, улыбку и передал сияние Эл, тот внутренний свет, которому завидовала Колетт.
— Как дела? — спросил администратор. — За кулисами все по плану? — Он отодвинул крышку холодильника с мороженым и уставился внутрь.
— Что-то не так? — спросила Колетт. Он поспешно закрыл ящик и воровато оглянулся. — Смотрю, вы опять все в лесах.
— С'est la vie, — вздохнул администратор.
— Это точно, — согласилась Колетт.
Элисон предпочитала держаться подальше от Лондона. Она проложила путь в Хаммерсмит и проработала все окраины вдоль Северной кольцевой дороги. Охватила Юэлл, и Аксбридж, и Бромли, и Харроу, и Кингстон-на-Темзе. Но сердцем их бизнеса были пригороды, жмущиеся вдоль развязок М25 и трасс МЗ и М4. По прихоти судьбы они проводили вечера в осыпающихся казенных зданиях постройки шестидесятых и семидесятых, чьи панцири вечно нуждались в ремонте: черепица градом осыпалась с крыш, отсыревшая роспись отходила от стен. Ковры были липкими, а стены испускали едкие испарения. Тридцать лет миазмы оседали на стенах и в конце концов кристаллизовались в бетоне, подобно крошечным гранулам из пакетика с супом. Сельские клубы еще хуже, конечно, но они до сих пор сотрудничали с некоторыми. Колетт приходилось общаться с деревенскими дурачками из хозяйственного персонала и обдирать голени и лодыжки, таская стулья в предпочитаемый Эл полукруг. Ей приходилось собирать деньги на входе, и заранее мерить сцену шагами в поисках скрипящих половиц, и вытаскивать щепки, чтобы Эл не занозила ноги, — для нее было в порядке вещей скинуть туфли в первой половине выступления и общаться с миром духов босиком.
— Как ей там, нормально одной? — спросил администратор. — Большой джин — самое то. Ей что-нибудь еще нужно? Народу набралось бы на два таких зала, знаете ли. Вот кого я называю истинными профессионалами.
За кулисами Эл сосала убойно мятный леденец. Ей вечно кусок не лез в горло перед шоу, а после она была слишком разгоряченной, слишком взвинченной, и все, что ей было нужно, это выговориться, выплеснуть все из себя. Но иногда, через несколько часов после того, как она гасила свет, Элисон просыпалась и понимала, что ее тошнит от голода. И тогда ей нужны были пирожные и шоколадные батончики, чтобы набить свою плоть и спастись от издевательств мертвых, от их сварливых щипков и острых, как иголки, зубов. Одному богу известно, говорила Колетт, что такой рацион творит с уровнем инсулина в твоей крови.
Я чертовски хочу джина, подумала она. И представила, как Колетт там, снаружи, сражается за него.
Колетт была резкой, грубой и незаменимой. До того как они начали работать вместе, Эл вечно навязывали условия выступления, которые ей не нравились, но она была слишком застенчива, чтобы сказать, что ее что-то не устраивает. Она никогда не проверяла звук, если только администрация ее об этом не просила, — большая ошибка, это совершенно необходимо. Пока не появилась Колетт, никто не проверял свет и не разгуливал по сцене, подобно суррогатной Эл, чтобы оценить акустику зала и поле зрения выступающего. Никто даже не смотрел, нет ли на полу гвоздей или битого стекла. Никто не заставлял убирать высокий табурет — потому что для нее вечно ставили высокий табурет, не понимая, что она отнюдь не крошка. Она терпеть не могла взбираться на него и раскачиваться, точно ангел на острие иглы: юбка сбивалась, Эл, балансируя, пыталась вытащить ее из-под зада и чувствовала, как стул брыкается, угрожая сбросить ее с себя. Пока не появилась Колетт, все шоу она проводила на ногах, лишь опираясь на стул, иногда еще клала на него руку, словно его ставили именно для этого. Но Колетт, едва заметив на сцене табурет, делала из администрации котлету. «Уберите это, она не работает в таких условиях».
Вместо стула Колетт требовала кресло, широкое, просторное. В нем Элисон идеально начинала вечер, расслабленная, со скрещенными лодыжками, выравнивала дыхание, прежде чем заговорить с публикой. При намеке на контакт она сразу же подавалась вперед, затем вскакивала и шла к краю сцены. Она нависала над аудиторией, практически плыла над головами, ее приносящие удачу опалы вспыхивали огнем, когда она простирала руки с растопыренными пальцами. Опалы она заказала по почте, но если спрашивали, говорила, что их завещала ее семье русская княгиня.
Все это она объяснила Колетт, когда наняла ее. В наши дни выгоднее всего иметь русских предков, лучше даже, чем цыган; вы же не хотите заронить в умы клиентов беспокойство о несанкционированных свалках, вшах, бригадах нелегальных гудронщиков или жилых фургонах, вторгающихся в пригородную зеленую зону. Итальянские корни — неплохо, ирландские — великолепно, но надо быть осторожной. Из Шести графств[2] практически ни одно не годится — слишком велик шанс всплыть в новостях. Что до остальных, то Корк и Типперэри звучат слишком комично, Уиклоу и Уэксфорд похожи на названия легких недомоганий, а Уотерфорд просто скучен. «Эл, — говорила Колетт, — от кого сегодня ты унаследовала свой потрясающий дар медиума?» И Эл немедленно откликалась сценическим голосом: «От своей старой прабабки из графства Клэр. Благослови ее Господь».
