Крис Картер - Розыгрыш. Файл №220
— Гуманоиды? — позволила себе слегка пошутить Скалли, потому что ей показалось, будто Фокс начинает впадать в некий пафос. Пафос загадки века.
— Несколько негуманные гуманоиды, тебе не кажется? — и Молдер щелчком подбросил фотографию раны поближе к ней.
— Негуманный гуманоид, — медленно произнесла Скалли, будто пробуя это словосочетание на вкус — Вообще-то звучит не более нелепо, чем, скажем, бесчеловечный человек.
— Браво, — от души сказал Молдер и улыбнулся ей с такой искренней и обаятельной теплотой, что она, несмотря на все его задвиги, в который раз порадовалась тому, как лихо и, похоже, бесповоротно свела их деловитая судьба.
— Может быть, какие-то религиозные дела? — боясь расчувствоваться и потому чуть суше, чем следовало бы, спросила она.
— Была такая версия. Культовое нанесение несовместимых с жизнью увечий и все такое. Но не удалось откопать ни единого культа, в ритуальную практику которого входили бы подобные жертвоприношения. И ни одна секта никогда не признавала, что это дело рук ее приверженцев. Если и культ — то абсолютно неизвестный и абсолютно закрытый. Понимаешь, ни один серийный преступник не работал так долго и так интенсивно. И ни одна из известных культовых организаций не числит среди своих обязательных церемоний подобного… подобных действий. Вот потому — не местная полиция.
Он помолчал. Скалли, задумчиво щурясь, смотрела в окно, сквозь которое валил в комнату ослепительный и тяжелый, будто раскаленный металл, полдень Флориды.
— Что скажешь, Дэйна? — тихо спросил Молдер.
Скалли перевела взгляд на рассыпанные по столу фотографии. Снова взяла ту, с мертвым запрокинутым лицом в пятнах.
— Скажу… — медленно произнесла она. — Что я скажу? Вот представь себе, Фокс — всю жизнь прожить таким, как он… Ведь это ужасно.
Молдер кривовато усмехнулся. Поднялся.
— Через полчаса похороны, Скалли. Я обещал быть.
— Я с тобой.
— Тогда… тогда — держи себя в руках.
— А что такое?
— Думаю, нам предстоит увидеть самое странное шоу на свете.
Гибсонтонское кладбище 13.47
Осень совсем еще не чувствовалась в этих благословенных широтах. Во всяком случае, не чувствовалась для северян. Возможно, местные жители назвали бы день прохладным, потому что безоблачное небо исходило не тягучим тяжким зноем, а ласковым, мягким теплом, которое еще немного скрадывал ветер с океана. Во всяком случае, можно было ходить в нормальном костюме и не мечтать немедленно раздеться до купального минимума. Приветливый свет благословлял чуть всхолмленную равнину, почти еще не тронутую ржавчиной увядания; городишко прятался за могучими платанами, неторопливо начинавшими сбрасывать листву, а слева, поодаль, ярче неба сверкал необозримый и безмятежный голубой простор залива.
Когда Скалли и Молдер вышли из машины, церемония уже началась. Прямо перед стоящим в десятке футов от нетерпеливо разверзшей пасть свежевырытой могилы стоял на изумрудной траве закрытый гроб — а чуть поодаль, в несколько рядов, на легких складных стульях восседали родные и близкие. На первый взгляд, похороны как похороны, никакого шоу.
— Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, — громко и, похоже, из самой глубины сердца читал по лежащей на переносном пюпитре Библии молодой, миниатюрный пастор. — Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…
Стараясь не привлекать к себе внимания, Молдер и Скалли высмотрели пару свободных стульев и уселись, украдкой оглядываясь по сторонам.
Фотопортрет покойного, установленный в изголовье могилы, был на редкость удачным. Широкая, открытая улыбка на сильном, открытом, добродушном лице; едва уловимые тени пятен — всего-то словно родинки… Лицо под стать цветам, в которых буквально утопала остекленная фотография. Вот таким он был, пока жил, подумала Скалли, невольно вспоминая кошмарное фото, которое держала в руках каких-то двадцать минут назад. И отвела взгляд.
— Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего…
Два мальчика в первом ряду — конечно, сыновья. Симпатичные малыши. Старший мужественно слушает, уставясь на гроб; младший прячет лицо на плече какого-то бородача в черном. Кто бы это был? Брат покойного? А где же миссис Глэйсб-рук, почему ее нет? В первом ряду — лишь эти трое, дети и бородач… Странно, на нем женская шляпка — черная, вполне траурная, но кокетливо сдвинутая набок… О Господи, вздрогнув, подумала Скалли.
До нее дошло наконец, что это и есть миссис Глэйсбрук.
— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня…
Скалли невольно покосилась на Молде-ра, словно ища какой-то поддержки или, по крайней мере, объяснения. Молдер с каменным лицом смотрел прямо перед собой.
— Ты приготовил передо мною трапезу в виду врагов моих…
И тут миниатюрный пастор ловко и непринужденно, давно уже не просто отработанным, а единственно естественным для себя движением, пальцами правой ноги перевернул страницу Библии.
— …Умастил елеем голову мою…
У него не было рук. Потому он и выглядел таким миниатюрным и узкоплечим под своей ризой.
— …Чаша моя переполнена.
Пожилой и несколько потасканный рослый красавец — высокий лоб с залысинами, благородные, будто у кастильского гранда, горбатый нос и бородка — воровато оглянулся по сторонам, не смотрит ли кто на него, чуть пригнулся и отхлебнул из фляжки. А потом спрятал фляжку в специальном кармане на… Скалли не могла понять, на чем. На животе? Но живот у него был, будто у беременного. Впрочем, после бородатой миссис Глэйсбрук… Нет, даже на девятом месяце не бывает таких животов. И вдобавок отдельно одетых животов. Скалли поморгала — нет, видение не исчезло. К животу красавца словно прилеплен был карлик или чучело карлика; длинные белые рукава, совершенно скрывавшие кисти, обнимали гранда, коротенькие скрюченные ножки были обуты в черные ботиночки, надраенные до зеркального блеска; а карман для фляжки располагался на выгнутой горбом спинке, прикрытой черным жилетом. Но не проглядывало ни миллиметра плоти — и оттого не понять было, что это — чучело, экстравагантный наряд или… или… что еще может быть?
Но даже если предположить, будто это всего лишь чучело — оно выглядело безголовым. Там, где полагалось бы располагаться голове, располагалась уже грудь нелепого гранда. Маленькое чучело, чем бы оно ни являлось на самом деле, головой словно бы ввинтилось в горбоносого пьянчужку — который, судя по его виду, был то ли подавлен, то ли перепуган…
То ли, что вернее, мучился жестоким похмельем.
