Далия Трускиновская - Темная сторона города (сборник)
– Короче, Горехин, на связи, давай.
«Поговори с ней», – беззвучно, одними губами, приказала Елена – и закрылась в ванной.
Тихомиров со вздохом поднялся и пошел к Гэндальфу на поклон.
Настена сидела, забравшись с ногами в кресло, ноут пододвинула к себе так, чтобы было удобней работать, и с кем-то чатилась. На заднем фоне темнело окошко браузера со знакомой заставкой. Официальный сайт Артура Тихомирова, подраздел «Гастроли и выступления».
Он сперва глянул мимоходом, а потом вчитался и остолбенел – куда там безымянной Лотовой жене.
«В Новогоднюю ночь Артур Тихомиров – в прямом эфире на «Плюсах»! Не пропустите!»
Ну, сообразил, конечно: пресс-служба слила инфу или Горехин позаботился. Надо было попросить, чтобы придержали, но в голову тогда не пришло, а потом – чем только она не была забита, голова…
Настена отклацала «пока. еще напишу позже», свернула окошко и оглянулась на него со странным выражением на лице.
– Извини, – сказал Тихомиров. – Надо было раньше тебе сказать насчет Нового года, но ты тогда расстроилась из-за школы, и я не хотел…
Она кивнула, очень по-взрослому. В который раз он напомнил себе: ей только тринадцать. Как бы ни вела себя, что бы ни говорила – только тринадцать, и у нее три года назад умерла мать.
– Тогда, – сказала Настена, – ты меня отпустишь праздновать к Маринке?
Он пожал плечами:
– Ну… отчего бы и нет? Если вы, конечно, опять не повздорите.
Настена сделала вид, что ей срочно нужно проверить почту.
– Да, – бросила она через плечо, – пап, мне Ефрем Степаныч говорил, что ты в курсе насчет елки. И что снова приезжали эти… ну, которые типа из ЖЭКа.
Только сейчас Артур догадался, кто такой Ефрем Степаныч.
– Не то чтобы в курсе…
– Па, ты же не дашь им спилить нашу елку?! – И теперь уже обернулась, теперь уже смотрела на него во все глаза.
– Ну что ты от меня хочешь, малыш? Чтобы я дежурил там круглые сутки? Так твой Ефрем Степаныч и сам неплохо справляется…
– Па! Он же все-таки старенький.
Артур поморщился. Ну да, старенький он, – прошлым летом орал на весь двор, хуже сирены.
– Давай завтра об этом поговорим. Мы только с дороги, умоемся, отдохнем, подумаем…
– Я уже все придумала, па. Они же там считают, елка бесхозная. А мы им скажем, что наша.
– Как это наша?! То есть, – добавил он, лихорадочно исправляясь, – наша, конечно, наша, но как ты им это докажешь? Не табличку же вешать.
– Вот! – Она спрыгнула с кресла и чмокнула его в щеку. – Точно! Вешать, па. Повесим на ней наши игрушки, как раньше вешали. Помнишь?
Конечно, он помнил. Каждый декабрь, пятнадцатого. Доставали коробки, все втроем несли их во двор. Это Алена придумала, сказала, они в детстве так же наряжали елку в селе. Некоторые игрушки были еще с тех времен: самодельные, похожие на упитанных удавчиков хлопушки, мятые бумажные шары, снежинки… Каждый год арсенал приходилось подновлять: одни размокали под снегом, другие терялись, третьи расклевывали любопытные вороны и грачи…
На Новый год они никогда не покупали елку в дом, только ставили в вазы пару-тройку веток. А отмечать выходили во двор или, в те годы, когда Настена подхватывала к праздникам грипп, садились у окна, чтобы было видно «их елку». Гасили свет, звенели бокалами, шутили вполголоса…
– Па?
Он пожал плечами.
– Пойду, – сказал преувеличенно бодрым голосом, – попытаюсь завербовать Лену.
Настена помрачнела, но возражать не стала.
2
Добрую половину того, что было в коробках, пришлось выбросить. Артур съездил в «Ашан» и вернулся с новыми игрушками и стремянкой. Выходной оказался как нельзя кстати: после обеда развешивали игрушки и гирлянды. Постепенно стали подтягиваться со своими украшениями соседи: тетка из третьего подъезда притащила ворох спутанного, еще как бы не брежневских времен, «дождика»; гоблин Ерфем Степаныч – надколотую верхушку в виде курантов, юная парочка со второго этажа – плюшевых зайцев…
К вечеру управились. Елка теперь выглядела так, будто прямо над нею взорвались сани Санта-Клауса. Совершенно ничего общего с теми, прежними их елками.
А главное, Тихомиров знал наверняка: грузовичная троица не имеет к ЖЭКу никакого отношения и вряд ли спасует перед этими дешевыми трюками. Какой-нибудь средней руки депутатик захотел елку себе на дачу – а секретарская шушера подсуетилась, нашла исполнителей, пообещала как следует заплатить. Поэтому рано или поздно дождутся, спилят и увезут.
В общем, Артур не удивился, когда через пару дней обнаружил, что часть украшений пропала. Не стало обоих зайцев, игрушечного автомобильчика, трех сочно-оранжевых шаров и самой красивой хлопушки. Могло быть и хуже.
Тихомиров пожал плечами и пошел домой. День был тяжелый, он вернулся с очередной студийной записи, усталый и голодный; уже в дверях его настиг звонок от Горехина, какие-то проблемы с дублями или с озвучкой, Горехин сам точно не знал, но пытался договориться, хотя бы на следующую неделю, да, повторить, да, иначе никак, это в твоих же, Тихомиров, интересах, ну в самом деле…
Он односложно отвечал, между делом удивляясь, что в доме нет Антонины Петровны, потом сообразил: она ведь сегодня днем забегала, прибраться и приготовить ужин, – и, все так же прижимая трубку к уху, на ходу расстегивая кофту, постучался, заглянул к Настене, позвать на кухню, «питаться!» – и обнаружил вдруг, что дочка сидит за компом, правой отстукивает что-то в чат, левой вытирает слезы.
– Совсем не в роль… – бубнил в ухе Горехин. – Они когда просмотрели… рвут и мечут…
– Понял, понял. Потом, все, будь. – Тихомиров нажал на отбой и кивнул дочке: – Как ты?
– Все в порядке, – тихо сказала Настена. – Пап…
– Ты из-за елки расстроилась?
– Елки? – она сморгнула. – А что?..
Вот дурак, подумал Тихомиров, балда чугунная.
– Да ерунда, – отмахнулся он. – Там пара игрушек пропала, всего-то. Оно даже к лучшему, а то мы в субботу перестарались, если честно, с украшательством этим…
– Это они, – сказала Настена ровным, усталым голосом. – Точно. Сначала снимут все украшения, а потом… потом…
Ее вдруг затрясло всю, она отвернулась, кусая губы, потом бросилась через всю комнату и ткнулась Артуру в бок. Заревела приглушенно, как будто пыталась загнать обратно все эти всхлипывания, всю эту боль.
Тихомиров стоял столбом, затем обнял ее и стал гладить по голове, мягко-мягко.
– Ну что ты, – говорил, – ну, тихо, все, все, еще же ничего не ясно, мы не дадим ее в обиду, конечно, не дадим, что ты, ну… – И так, кажется, по кругу, он и сам себя толком не слушал.
И даже не понял, что же такое вдруг подступило к груди, холодное и пульсирующее, звенящее. Хотелось взять пилу, или топор, или даже простой кухонный нож – и срубить на хрен эту елку. Под корень, чтобы даже следа не осталось.
