Аня Сокол - Шаг в темноту
Парень стоял там же, где я его оставила. Худой, растерянный и жалкий. Он лишь слегка удивился, когда я завязала тесемочки на запястье. Смотрелось нелепо.
— Поехали, — сказала я, открывая дверь, — поговорим с твоей бабкой.
Машину я час назад бросила прямо за домом, поленившись завести в гараж, за что горячо благодарила святых, высших и низших. Как сказал парень, моя красненькая, яркая, как пожарная машина, «Шкода» не так давно сменила видавшую виды бежевую шестерку, с которой я еле нашла в себе силы расстаться. Не потому что уж так влюблена в отечественный автопром. Слишком многим событиям стала свидетельницей эта машина, много счастливых дней пережила. Теперь она продана, да и счастье пошло своей дорогой.
Мы не успели буквально на чуть-чуть. Прежде чем сесть, парень замешкался, по всему видно, собирался что-то спросить или сказать. Но шорох, с которым перед ним появился человек, вернее, не совсем человек, заставил в очередной раз замереть соляным столбом. Это уже начинало раздражать, хотя могло быть и хуже — некоторые впадают в панику, кричат, а этот ничего, молчаливый.
Не только Тём, но и многие местные могли двигаться быстро и бесшумно. Когда хотели, конечно. Поэтому у парня могло создаться впечатление, что мой сосед Веник вырос перед ним из-под земли. На самом деле он перепрыгнул через кусты, разделяющие участки, и в пару шагов оказался рядом. Пусть сосед был обычным падальщиком[2], недооценивать его не стоило. Основным блюдом в меню таких созданий были свежевыкопанные покойники, но и от свежатинки никто не откажется, особенно, когда представился шанс отбить ее у заведомо слабого противника. На меня он даже не посмотрел, а вот на парня уставился зачарованными глазами — так дети разглядывают леденцы в витрине магазина.
— Твой? — спросил Веник.
Не заметить метку невозможно для таких, как он, она светится в каком-то другом, недоступном людям диапазоне. Вопрос был бессмысленным. Сосед просто не стал атаковать сразу.
— Мой.
— Ясно, — кивнул Веник и сделал пару шагов к парню.
Я чуть не застонала, мысленно умоляя парня оставаться на месте. От таких, как гробокопатель, бежать ни в коем случае нельзя, это прямое приглашение к охоте. Веник не производил столь незабываемого впечатления, как Ветер, но напугать у него получалось ничуть не хуже. Классическая траурная кайма под ногтями плюс стойкий запах старой крови… Он не был грязен или нечесан, не был перемазан землей, как ожидают от кладбищенской нечисти. Лохмат, сутул и двигался нарочито суетливо и дергано, такие часто вызываю смех или сочувствие. Многие принимали это за слабость, как правило, времени для перемены точки зрения падальщик им не оставлял.
Олег попятился. Веник облизнулся. Доказывать что-то такому, ссылаясь на метку, терять время. Такие уважают лишь один закон. Закон силы. Её у меня не было.
— Он мой, — с нажимом повторила я, обходя машину, — даже Тём признал это.
Он отреагировал на имя. Мало найдется созданий, способных проигнорировать силу, стоящую за ним, и пободаться с ветром на равных. Веник был не из их числа. Сосед наконец-то оторвал взгляд от парня и впервые посмотрел на меня с интересом, будто удивляясь, что обед вдруг встал с тарелки и начал рассуждать о высоких материях и недопустимости чревоугодия. Полдела сделано. Я задрала подбородок так, что даже слепой бы заметил следы на шее, а уж запах охотника он ни с чем не спутает.
Вывод прост. Тём был тут. Был здесь и ушел. Ушел без добычи. Стоит ли овчинка выделки? Может, с ней что-то не так, раз даже охотник не стал связываться?
Я представляла, как мысли тараканами бегают у него в голове, и отчаянно надеялась. Веник продолжал смотреть. За его бессмысленным туповатым взглядом впервые промелькнуло что-то другое. На столь короткий миг, что, возможно, мне показалось. За теплой коричневой радужкой не могло быть ничего, кроме голода и жадности, уж точно не жалостливая усмешка, хотя бы потому, что местные на жалость не способны.
Веник отступил. Маленький шажок в действительности, но огромный для меня. Впервые я заставила кого-то отойти. Не напугала, но заставила осторожничать и считаться, пусть не своей силой, но тем не менее. Сосед огляделся.
— Он мой, — повторила я, и добавила, — нас двое. Ты — один.
Еще один понятный аргумент. Конечно, любой местный справится с человеком играючи, но психологическое преимущество, путь призрачное, эта фраза давала. С другим, более агрессивным хищником это бы не прошло, но Веник всегда был осторожен. Похвальное качество. И полезное. Падальщик отошел. Сначала на пару шагов, потом еще и еще, пока не уперся в раскидистый куст шиповника и не перепрыгнул его так же бесшумно, как и несколько минут назад.
— В машину, живо, — скомандовала я. Нечего судьбу искушать, она сегодня и так благосклонна к нам без меры.
— Мой велик? — протянул парень тоскливо.
— Забудь, — отмахнулась я и добавила, — бабка новый купит.
Машина завелась, и мы выехали на дорогу. Ветви так низко склонялись над грунтовкой, что полуденное солнце расцвечивало лобовое стекло корявыми темными пятнами. Тишина давила на уши. Парень отвернулся к окну с угрюмым выражением лица. Мы приближались к входу на стежку. Вернее к выходу. Для нас. Дорога всегда была одна, узенькая, бугристая, неведомо каким образом противостоящая вековому лесу, где самый молодой дубок был в два обхвата. «Шкода» еле-еле проходила по габаритам, лишь чудом не цепляя бортами ветки кустов. Двое здесь бы не разъехались. Но дорога всегда одна. Всегда в один конец. Если кто-то именно в этот момент ехал в нашу тили-мили-тряндию, машины никогда не встретятся. Я спокойно выеду, он въедет, даже если время движения совпадет до секунды. У тебя могут быть попутчики, могут быть преследователи, или кто-то очень нетерпеливый начнет истошно сигналить, подпирая бампер, но никогда не будет идущих навстречу. Дорога всегда одна.
Не знаю, какая магия, какие законы природы или не природы, действуют в этом месте. Я не ведьма, не демон[3], не нежить, не нечисть. Я человек. Чужая. Таким, как я, это место не спешит открывать свои тайны. Для таких, как я, оно вообще не существует.
Стёжка. Дорога в невозможный мир. Стык миров. Переход из одного в другой. Тишина. Ни зверь, ни птица, ни ветер не нарушают безмолвие этого места. А человек бы мог. Я пробовала. Человек вообще — существо толстокожее и многое не чувствует, не знает и не хочет знать. Я, к примеру, пару раз здесь матерные частушки пела. Давно, правда. И если я и рассчитывала, что кто-то оскорбленный подобным святотатством вылезет и оторвет голову, то зря. Звук как зарождался здесь, так и гас, оставляя за собой пустоту и равнодушие. Больше я не экспериментировала.