Артем Каменистый - Радиус поражения
Потом пришла амнезия.
Пробуждения бывают разными – хорошими и плохими. Сегодняшнее пробуждение было, наверное, самым неприятным в жизни Тохи. Он даже не сразу понял, что проснулся – это походило на ночной кошмар. Не может человеку наяву быть так плохо – никто ведь не выживет при подобном. Голова… В голове… Нет, лучше даже не пытаться описать процессы, проходящие в голове – среди цензурных слов нет ни одного, достойного подобного описания, а нецензурные слишком скромны для полноты раскрытия картины.
В голове было очень плохо. Очень.
Вчера, вроде бы, пили не помои, но гадостный привкус во рту неопровержимо доказывал, что Тоха в этом заблуждался – именно помои. А еще, пока он спал, плохо воспитанные домашние животные использовали его ротовую полость в качестве туалета. При попытке открыть глаза правый заклинило – штора не поднималась. Веко оказалось заклеено какой-то подозрительной субстанцией. Отломив от нее кусочек, Тоха провел визуальный анализ, но так и не определил, с чем столкнулся – походило на подсохшую блевотину, но очень хотелось верить, что это всего лишь остатки пиццы, неисповедимыми путями попавшие ему на лицо.
С трудом подняв организм с холодного линолеума, Тоха, пошатываясь, направился к столу, в надежде найти там если не спасительный рассол, то хотя бы остатки томатного сока. Тщетно – банка из-под огурчиков была пуста и, похоже, неоднократно вылизана, а пачку, в которой вчера пребывало два литра сока, кто-то разрезал, чтобы добраться до последних капель, извлечению которых мешали особенности конструкции горловины.
Минералки тоже не было. Это уже серьезно – попахивало неминуемой смертью от обезвоживания. Глаза с трудом сфокусировались на кое-чем интересном – пластиковая бутылка с желтым содержимым. Сладкий напиток? Да какая разница – Тоха готов был даже мочу туберкулезника выпить, лишь бы не сильно теплую.
В бутылке оказалось растительное масло. Об этом Тоха догадался лишь после того, как сделал исполинский глоток. С утробным хрипом успел выскочить на улицу, перегнулся через перила, изверг из себя поток чего-то мерзкого, сдобренного проклятым маслом.Из-за угла показался Паша – почти двухметрового роста белокурый синеглазый перекачанный тип с лицом херувима и душой рваного контрацептива. Он по утрам занимался бегом и от этой собачьей привычки не отказался даже на отдыхе. Из одежды на гиганте имелись лишь ядовито-желтые огромные трусы. Или это шорты называются? Да какая разница – вряд ли он их нацепил для того, чтобы Тоху озадачивать – девкам местным свои трицепсы и разные ягодицепсы демонстрирует. Унылое создание – ему нечем похвастаться, кроме последствий злоупотреблений стероидами.
Паша, оценив происходящее, недовольно заметил:
– Утро доброе, Антоша. А слабо было в параше поблевать, как белый человек? Все ведь здесь загадили, будто свиньи.
– Привет и тебе, мечта гомосека, – хрипло произнес Тоха. – Слушай, друг, принеси лучше водички, а то я тут не только наблюю, а еще и подохну.
Паша, рукой описав щедрый полукруг, указал на море, шумевшее перед носом:
– Вон тебе водичка – пей, не стесняйся.
– Паш, Земля ведь круглая – принеси водички, и добро к тебе когда-нибудь вернется.
Здоровяк становиться на праведный путь помощи страждущим упрямо не желал:
– Ступай к морю Антоша, ступай. Может утопишься заодно. И смотри детей по пути не распугай – выглядишь ты как труп на последней стадии разложения.
Толкнув умную речь, Паша, развернувшись, последовал куда-то вдаль, параллельно берегу. Наверное, ищет очередных девок, которые еще не видели его яйцебицепсы. А может и мужиков – от этого громадного мешка с дерьмом всего можно ожидать. Подождав, когда качек удалится на безопасное расстояние, Тоха пробормотал ему вслед несколько очень нехороших слов и неспешно поплелся к морю. Ему действительно нужна была вода, хоть какая-нибудь – так почему бы и нет?
Босые ноги увязали в по-утреннему прохладном песке, каждый шаг казался подвигом, а проклятое море будто и не думало приближаться. Тоха уже решил, что не дойдет до него никогда, как тут под ступнями стало влажно. Еще несколько шагов, и вода достала ему до пояса, намочив низ рубашки. Тоха замер, с наслаждением сбросил напряжение в мочевом пузыре. Горячая струя, попав в ловушку мокрых джинсов, приятным теплом обдала пах. Нагнувшись, Тоха зачерпнул воды, затем еще и еще. Она оказалась не столько соленой, сколько неприятно горьковатой. Да и мочи в ней, наверное, хватало. По-хорошему надо бы отойти от этого оскверненного места – волнения почти нет, ореол загрязнения вокруг него растворяется далеко не мгновенно. Но Тоха и не думал менять место – ему было безразлично. Он зачерпывал живительную влагу снова и снова, не обращая внимания на неприятный вкус и глазеющих зевак, несмотря на ранний час оккупировавших пляж. Две какие-то сомнительные парочки с помятыми физиономиями, ленивые рыбаки с длиннющими спиннингами, пацаны, накачивающие резиновую лодку. Кто-то смеялся. Наверное, над ним.
Хорошо бы, если б они все сдохли. Сразу. Все. Мгновенно. Немедленно.
Становилось холодно. Июньское море теплое, но стоять в нем подолгу без движения не получится. Тоха, устало волоча ноги, выбрался на сушу, через силу сделал несколько неуверенных шагов, рухнул на сухой песок. Все – дальше он уже никуда не пойдет. Будет валяться здесь. И правильно – идти к заблеванному коттеджу с вонючими телами Лысого и Олега и двойне вонючим Пашкой… Не пойдет он. Если подохнет, то подохнет здесь, а не среди тамошней грязищи.
Но спокойно помереть ему не позволяли:
– Папа, а почему этот дядя лежит в мокрых брюках? – чуть ли не над ухом мерзко вопросил пронзительный детский голосок неустановленной половой принадлежности.
Голос папы оказался не менее мерзким – визгливый, неприятно дребезжащий, действующий на нервы по всей их протяженности:
– Доча – дядя загорает.
– А почему он одетый загорает?
– Ну… чтобы не обгореть.
– А босой почему? Ножки ведь обгорят.
– А у него ножки уже хорошо загорели, и не обгорят. Ты когда загоришь вся, сможешь весь день на солнышке бегать. А пока что нельзя – только утром и вечером.
– Папа, а когда приплывут дельфины? Ты обещал дельфинов!
– Скоро доча, скоро. Им надо сперва кашки покушать. Вот сейчас мы с тобой пройдемся вон до того заборчика, и назад – кушать. Как маленькие дельфинчики.
Каждое слово этой парочки отдавалось в голове Тохи забиваемым раскаленным гвоздем. Выслушивая этот недлинный диалог, он проклял папу и его отродье раз сорок, остро жалея, что мать малолетнего чудовища не сделала аборт на раннем сроке беременности. Когда сверлящий голос этой живой рекламы презервативов затих вдали, Тоха на миг ощутил неземное блаженство. Ему по-прежнему было невероятно паршиво, но изменение обстановки в лучшую сторону сказывалось.
