Михаил Горожанин - Огненная кровь
Князь помедлил, потом отпустил рукоять меча. Тяжелая гарда лязгнула об оковку ножен. Затаивший дыхание Бамбер медленно выдохнул.
– Завтра, – обрывисто, словно вбивая каждым словом гвоздь, проговорил князь, – по моим расчетам, мы достигнем цели. Вы нужны мне для последнего боя. Потом я расплачусь с каждым из вас звонкой монетой – и можете идти на все четыре стороны! Но до тех пор я не желаю слышать ни слова за моей спиной, если дорожите головами!
Солдаты замерли, не решаясь приблизиться. Первый порыв прошел, и к ним вернулся страх. Бамбер чувствовал этот страх своей спиной.
– Далее! – Плюмаж на шлеме князя качнулся, когда тот оглядел людей. – Со вчерашнего дня я требовал на каждой стоянке замораживать оружие и держать его ледяным весь следующий день! Это было оговорено, и за это была назначена отдельная плата! Для вас что, мои приказы не имеют силы? Я должен платить вам просто так?
Пехотинцы заворчали, и Бамбер вдруг вспомнил, что и сам не исполнил идиотский приказ этим вечером. Он потупился и снова поклонился князю, признавая свою вину.
– Будет исполнено, господин. Простите нас, господин.
Князь помолчал. Потом добавил, при этом голос его был почти спокоен.
– Один день! Еще один день я требую от вас повиновения! После этого можете убираться ко всем чертям!
Рыцарь стремительно развернулся и ушел. Бамбер вздохнул. Потом с благодарностью сказал, поворачиваясь к отряду:
– Спасибо, братцы.
Солдаты с лязгом бросили мечи в ножны. На всех лицах читался все тот же страх. Баран вышел вперед и, скривившись, как от боли, проговорил, глядя вслед удалявшемуся князю:
– Уходить надо, старшина. Чую я, ввязались мы на этот раз во что-то… Кабы не пожалеть потом…
Многие закивали, но к Бамберу уже вернулось присутствие духа. Он хмуро оглядел людей и твердо сказал:
– Мы останемся. И отработаем наши деньги завтра, как положено. А потом я буду обходить замок этого дьявола за десять лиг. – Он махнул рукой двоим парням: – Растопите снега и налейте бадью!
Алебардисты набили котел снегом и, дождавшись, когда он растает, наполнили глубокую деревянную бадью. Пехотинцы по очереди стали макать в нее клинки мечей и лезвия алебард. От ночного холода теплая вода моментально замерзала на стали. Когда солдаты закончили непонятный для всех обряд, арбалетчики забрали бадью и стали макать в воду наконечники бельтов[5]. Старшина распределил посты и приказал остальным ложиться спать. Алебардисты прижались друг к другу, укладываясь вокруг костров на набросанный лапник. Бамбер устроил себе лежак, завернулся плотнее в просохший, наконец, шерстяной плащ и стал смотреть на звезды.
Ему не по душе был этот поход. Не по душе был князь, никогда не снимающий полного доспеха. С души воротило от его тощего обтрепанного слуги, замотанного в свою рясу и тряпье так, что никто никогда не видел его морды. Но больше всего Бамбера угнетало душегубство женщин. Он, как и все, исправно молился, имел веру, но к охотникам на ведьм из церковников относился с презрением. Ему всегда казалось, что в их рвении больше виновата ненависть к женскому полу от долгого воздержания, нежели вера. Конечно, он был наемником, и в селениях, в которых им доводилось бывать, сам частенько пользовал местных бабенок, не успевших укрыться от вечно похотливой солдатни. Но при этом никогда не замерзали в снегу неподвижные, изувеченные непогребенные тела в разорванных и окровавленных платьях, какие оставались после того, как слуга князя проводил над пленницами свои ритуалы, неведомые никому, кроме его хозяина. Засыпая под перекличку постовых и приглушенные крики продолжавшей мучиться женщины, Бамбер подумал, что завтра, наконец, он избавится от этого ярма и этого кошмара.
Утро встретило солдат легким сухим снежком и морозцем. Позевывая, алебардисты грели руки у костров, вздрагивая от холода. Оруженосцы риттеров сворачивали шатры, не трогая пока шатер хозяина, седлали коней. Животные храпели и выкатывали глаза. Подручные озабоченно переговаривались, оглядываясь на лес, в котором могли быть волки, хотя ни волчьих следов, ни воя, накануне не слышали.
Когда отряд уже построился в походную колонну, из шатра князя раздался радостный визгливый вопль и вслед за ним громкий голос их нанимателя, призывающий всадников. Чуть позже двое риттеров вынесли наружу плотно обернутое черным плащом и опутанное веревками тело, безвольно поникшее в сильных руках. Слуга князя семенил рядом, осторожно, почти робко касаясь огромного живота, выпирающего из-под ткани плаща между веревками. Бамбер вытаращил глаза. Он мог поклясться, что вчера ничего похожего у женщины не заметил. А сейчас ее живот был так велик, словно она вот-вот начнет рожать.
Князь стремительно подошел к командиру кавалеристов. Бамбер навострил уши.
– Гауптман! Эти двое не будут участвовать в боях. Их задача – сберечь женщину. Она теперь так же важна, как и цель нашего похода. Отвечают за нее головой. Высвободите двух вьючных лошадей, впрягите в телегу. Если с женщиной что-нибудь случится, пеняйте на себя!
Риттер молча поклонился.
Двинулись.
По приказу князя, движения и голос которого выдавали волнение, пехотинцы и риттеры держали оружие обнаженным. Заледеневшие клинки и алебарды тускло блестели в свете поднимающегося солнца. Подморозило, грязь под ногами почти пропала, но возникла новая трудность. Бамбер смотрел, как неуклюже его парни переваливаются в навалившем за ночь рыхлом снегу, пытаясь удержать равновесие, неся пику на плече, щит за спиной, а обнаженный ледяной меч в другой руке – и с тревогой думал, что вот налети сейчас враг, и сколько времени потребуется им, чтобы изготовиться к бою? Его беспокоило то, что князь, судя по всему, этого не учитывал. А значит, не шибко дорожил их жизнями.
Через два часа пути по обе стороны поднялись каменистые холмы, река запетляла змеей, сугробами стали выше, скрыв от взгляда заледеневшее русло. Тракт поворачивал, отходя от реки вверх вдоль склона, мимо опушки отступившего к холмам леса. Перед поворотом дороги слуга князя вдруг выпрямился в седле, заверещал что-то непонятное, дергая хозяина за плащ и тыча рукой в сторону невидимого русла. Князь слушал его внимательно, потом дернул поводья, поворачивая коня. Огромный боевой жеребец, не останавливаясь, ударил грудью в сугроб, пошел напрямик, оставив в снегу широкую колею. Шаг – и конь утонул в сугробе по седло. Другой – и от всадника остались лишь плечи и шлем с высоким плюмажем. Третий, и он пропал из виду. Кавалеристы направили лошадей в пробитый в сугробе проход, один за другим скрываясь за кромкой берега.
Когда пехотинцы, в свою очередь, перевалили через край, Бамбер увидел внизу реку и небольшой мост, перекинутый через нее. Моста не было видно от дороги и летом, очевидно, его полностью скрывали заросли кустов, чьи черные замерзшие прутья сейчас торчали вокруг, словно иглы ежа. Князь сейчас переправлялся на другой берег, даже отсюда слышался цокот подков его огромного жеребца. Мост был каменным.
