Дин Кунц - До рая подать рукой
Уже после того, как девочка зашла в соседний трейлер, Микки села и, наклонившись вперед, долго смотрела на дверь, за которой исчезла Лайлани.
Красивая, умная и дерзкая, впрочем, последним, конечно же, маскировалась ранимость души. И хотя воспоминания об их встрече вызывали у Микки улыбку, откуда-то взялась и не уходила тревога. Что-то скрывалось за их разговором, что-то очень важное, но разгадка этой тайны никак не давалась Микки.
Густая жара августовского солнца обволакивала молодую женщину. Ей казалось, что она лежит в горячей ванне.
Запах свежескошенной травы, будоражащий атрибут лета, наполнял застывший воздух.
Издалека доносился успокаивающий гул нескончаемого потока машин, мчащихся по автостраде. Не такой уж и неприятный, где-то даже напоминающий мерный шум морского прибоя.
Ей бы задремать, расслабиться, но голова у нее работала как часы, а тело свело от напряжения, которое не могло снять жаркое солнце.
И хотя все это вроде бы не имело отношения к Лайлани Клонк, Микки вспомнила, что сказала тетя Дженева прошлым вечером, после обеда…
* * *«Измениться не так-то легко, Микки. Изменить жизнь – значит изменить образ мыслей. Изменить образ мыслей – значит изменить свои представления о жизни. Это трудно, сладенькая. Когда мы – творцы собственной нищеты, мы как-то привыкаем к ней, даже когда нам хочется все изменить. Нищета – это то, что нам знакомо. Мы с ней сроднились, она нам удобна».
К своему удивлению, сидя за столиком на маленькой кухне напротив Дженевы, Микки заплакала. Не зарыдала, нет. Просто по щекам покатились горячие слезы. Тарелка с домашней лазаньей расплылась перед глазами. Вилка продолжала двигаться под этот молчаливый, соленый шторм, а Микки отчаянно не желала признавать того, что с ней произошло.
Она не плакала с детства. Думала, что уже выше слез, переросла и жалость к себе, и сострадание к другим. Насупив брови, злясь на себя за то, что дала слабину, она упорно продолжала есть, пусть горло так перехватило от эмоций, что каждый глоток давался с трудом.
Дженева знала стоический характер племянницы, однако слезы Микки ее не удивили. Сидела молча, понимая, что слов утешения от нее не ждут.
Когда взгляд Микки прояснился, а тарелка опустела, ей удалось выдавить из себя: «Я смогу сделать то, что должна. Смогу попасть куда хочу, какими бы усилиями мне это ни далось».
Дженева добавила только одну мысль, прежде чем изменить тему разговора: «Это правда, что иногда… не часто, конечно, но все-таки случается… твоя жизнь может измениться к лучшему в мгновение ока, как по мановению волшебной палочки. Происходит что-то важное, кто-то особенный появляется на твоем пути, тебя словно осеняет свыше, и открывшаяся истина разворачивает тебя в нужном направлении, изменив твою жизнь раз и навсегда. Девочка, я бы отдала все, что у меня есть, лишь бы такое случилось с тобой».
Микки ответила без запинки, чтобы остановить новые слезы: «Это так мило, тетя Джен, но за всем, что у тебя есть, не захочется и нагибаться».
Дженева рассмеялась, перегнулась через стол, нежно похлопала Микки по левой руке: «Это правда, сладенькая. Но все-таки у тебя нет и половины того, что есть у меня».
* * *И вот теперь, днем позже, под жарким солнцем, из головы Микки не выходила мысль о мгновенной перемене в ее жизни, которую пожелала ей Дженева. Она не верила ни в чудеса, ни в ангелов-хранителей, ни в глас Господний, открывающий ей истину, ни даже в теорию вероятностей, которая могла презентовать ей выигрышный лотерейный билет.
Однако чувствовала, что внутри началось какое-то странное шевеление, словно ее сердце и разум начали разворачиваться к новой отметке на компасе.
– Просто несварение желудка, – пробормотала Микки, насмехаясь над собой, зная, что она – все та же безвольная, потерявшая жизненные ориентиры женщина, которая неделей раньше приехала к Дженеве в «Шевроле Камаро» модели 1981 года, кашляющем, словно болеющая пневмонией лошадь, с двумя чемоданами одежды и прошлым, висевшим на ней, как цепи.
Тому, кто заблудился в жизни, никогда не удастся быстро и не прилагая усилий выйти на правильную дорогу. И сколько бы тетя Дженева ни рассуждала о волшебном мгновении трансформации, не произошло ничего такого, что могло бы развернуть Микки в нужном направлении.
Тем не менее по причинам, которые она сама не могла понять, все слагаемые этого дня: яркий солнечный свет, жара, гул далекой автострады, запахи свежескошенной травы и перемешавшегося с потом кокосового масла, три желтые бабочки, яркие, как ленты на коробке с подарком, – вдруг обрели пока еще таинственный смысл и значительность.
Глава 2
Слабые и редкие порывы ветерка шевелят густую луговую траву. В этот поздний час, в этом странном месте мальчик без труда представляет себе страшных чудовищ, бесшумно скользящих в море серебрящейся в лунном свете травы, поблескивающей за деревьями.
Лес, в котором он прячется, ночью запретная для него территория, как, возможно, и днем. Последний час он провел в компании страха, пробираясь по извилистым тропкам в густом подлеске, под сомкнутыми кронами деревьев, которые лишь изредка позволяли ему увидеть ночное небо.
Хищники, путешествующие по лесным хайвеям, проложенным над головой, возможно, выслеживают его, грациозно перепрыгивая с ветки на ветку, бесшумные и безжалостные, как холодные звезды, под которыми они охотятся. А может, без предупреждения что-то огромное, клыкастое и голодное вот-вот выскочит из земли у его ног, чтобы перекусить пополам или проглотить целиком.
Живое воображение, всегда бывшее его спасением, в эту ночь оборачивается проклятием.
Впереди, за последними деревьями, ждет луг. Слишком уж яркий под толстой луной. Обманчиво мирный.
Он подозревает, что там затаилась смерть. Он сомневается, что сумеет пересечь луг живым.
Привалившись к иссеченному ветрами и дождями валуну, мальчик мечтает о том, чтобы рядом оказалась его мать. Но никогда больше не быть ей рядом с ним.
Часом раньше он стал свидетелем ее убийства.
Яркие, острые воспоминания этого кошмара могут свести с ума. Ради выживания он должен забыть, хотя бы на какое-то время, и ужас случившегося, и невыносимую боль утраты.
Сжавшись в комок, окруженный враждебной ночью, он слышит издаваемые им самим жалобные звуки. Мать всегда говорила ему, что он – храбрый мальчик, а храбрые мальчики не пасуют перед свалившейся на них бедой.
В стремлении доказать, что мать не напрасно гордилась им, он изо всех сил старается вернуть контроль над собой. Потом, если он выживет, у него будет целая жизнь, в которой хватит места и душевной боли, и оплакиванию потери, и одиночеству.
