Абрахам Меррит - Лунный бассейн. Металлическое чудовище (сборник)
Очень кратко я изложил свою историю.
Время от времени в глазах Маракинова вспыхивали искорки, но он не прерывал меня.
— Большой секрет! Колоссальный секрет! — пробормотал он, когда я закончил рассказывать. — Мы не можем оставить его спрятанным.
— Первым делом надо попытаться открыть дверь, — сказал Ларри, возвращая нас к действительности.
— Это не полезно, мой юный друг, — мягко уверил его Маракинов.
— Все равно — надо попытаться! — сказал Ларри.
Мы прошли назад тем же путем по извилистому туннелю, но вскоре даже О'Киф убедился, насколько безнадежна сама мысль о том, чтобы открыть плиту изнутри. Мы вернулись в зал, где находилась Лунная Заводь. Столбы света стали гораздо бледнее, и мы поняли, что луна садится. Связь с внешним миром скоро прервется! Я начал ощущать жажду… и голубое подобие воды внутри серебристого ободка теперь мне казалось огромным глазом, который насмешливо подмигивал, когда мой взгляд останавливался на нем.
— Йес! — Маракинов словно каким–то чудом прочел мои мысли. — Йес! Мы будем сильно захотеть пить. И это станет очень плохо для того, кто потеряет свой контроль и попьет отсюда, мой друг. Йес!
Ларри распрямил плечи, словно отбрасывая от себя тягостные мысли.
— Чудное местечко, ничего не скажешь. Тут и самого развеселого ангела прошибла бы трясучка, — сказал он. — Я предлагаю осмотреться кругом и поискать, нет ли другой возможности выбраться отсюда. Держу пари, что люди, построившие это место, предусмотрели гораздо больше способов попасть сюда, чем парадный вход, действующий три дня в месяц, через который мы сюда попали. Вот что, доктор, — вы с Олафом идите вдоль левой стены, профессор и я пойдем направо.
Ларри красноречивым жестом расстегнул кобуру одного из своих пистолетов.
— Только после вас, профессор, — вежливо поклонился он русскому.
Мы разделились и отправились на разведку.
Начиная с арки, через которую мы вошли, зал плавно расширялся, по всей видимости, следуя дуге круга невероятных размеров. Мерцающие стены заметно выгибались, и по их кривизне я прикинул, что крыша, должно быть, находится футах в трехстах у нас над головой.
Пол был вымощен гладкими, со слабым желтоватым отливом блоками, плотно, как детали мозаики, подогнанными друг к другу. В отличие от блоков, из которых были сложены стены, они не испускали свет.
Излучение этих последних, как я уже заметил, обладало своеобразным свойством загустевать на расстоянии нескольких ярдов от источника — именно это–то и создавало эффект дымки, скрадывающей истинное расстояние до источника света. Пока мы шли, яркость семи столбов света, берущих начало из кристаллических шаров, что плавали высоко над нашими головами, равномерно ослабевала; свечение внутри зала постепенно теряло свою спектральную окраску и приобретало такой же тускло–серый цвет, какой дает луна, пробивающаяся сквозь тонкий слой облаков.
Вдруг перед нами, прямо из стены, выросла терраса. Она вся целиком была сделана из перламутрового камня розового цвета и украшена изящными, стройными колоннами, вытесанными из точно такого же камня. Фасад террасы, высотой около десяти футов, украшал барельеф с рисунком, представлявшим собой что–то вроде коротких побегов лозы, увенчанных пятью стебельками. Каждый стебель заканчивался цветком.
Мы двинулись вдоль крутого изгиба террасы; вскоре я услышал приветственный оклик и увидел стоящих впереди — шагах в пятидесяти от меня, у закругленного края стены, совершенно идентичной той у которой стояли мы, Ларри и Маракинова.
Очевидно, правая сторона зала ничем не отличалась от уже исследованной нами левой части. Мы встретились. Прямо перед нами колонны террасы, отступая вглубь футов на сто, образовывали альков; в задней части ниши находилась еще одна стена из такого же розового камня, но резные лозы и цветы были на ней гораздо крупнее и массивнее.
Мы подошли поближе, и… норвежец ахнул с благоговейным восхищением, Маракинов гортанно вскрикнул.
Ибо на стене, а точнее внутри нее, прямо у нас на глазах начало просвечивать большое овальное пятно, постепенно разгораясь почти до яркости пламени. Оно сияло ровным светом, словно бы позади камня находился источник света, лучи которого пронизывали камень насквозь.
Вот внутри светло–розового овального пятна появились охваченные огненным ореолом две тени; на какой–то миг неподвижно замерли, и затем словно выплыли на поверхность камня. Тени колебались, язычки пламени, окружающие их, пульсировали, так что ярко–алые трепещущие кончики то втягивались внутрь этих фигур, то выстреливали обратно. Еще несколько раз огненные язычки быстро прошили тени и втянулись обратно. Призрачные пятна обрели резкие и отчетливые контуры, и внезапно перед нами. предстали две фигуры.
Одна из них была девушка… Да, девушка с огромными глазами золотого цвета. Глядя на них, я вспомнил легенду о сказочных лилиях Хуан–Иня [20] появившихся на свет от поцелуя солнца, подаренного янтарной богине, которую демоны изваяли для Лао Дзы. Ее мягко очерченные губы краснели как королевский коралл, а волна золотисто–бронзовых волос спускалась до самых колен.
Вторая фигура оказалась гигантской лягушкой… причем лягушкой–женщиной. На голове у нее красовался шлем из черепахового панциря, вокруг которого обвивалась узкая полоска отливающих желтизной драгоценных камней, громадные круглые глаза голубого цвета окружала широкая кайма зеленого цвета, чудовищное полосатое, оранжевое с белым, туловище опоясывали виток за витком сверкающие желтые драгоценные камни. Она была, пожалуй, футов шести в высоту, не меньше, перепончатые пальцы одной из ее коротких, мускулистых передних лап покоились на белых плечах девушки.
Должно быть, прошло немало времени, пока мы, остолбенев от изумления, разглядывали это невероятное призрачное видение. Две фигуры, казавшиеся почти столь же реальными, как и те, что стояли рядом со мной, вовсе не походили на фантомы; скорее, можно было предположить, что это чьи–то изображения, спроецированные на стену.
Они стояли совсем рядом с нами: золотоглазая девушка и похожая на карикатуру женщина–лягушка, отчетливо различимые каждой своей черточкой и линией, и все–таки меня не оставляло ощущение, что они отделены от нас невероятно большим расстоянием, как будто — попытаюсь выразить почти невыразимое! — две фигуры, которые мы видели перед собой, завершали собой ряд бесконечного числа звеньев тянущейся издалека, вытянутой в одну линию, связанной цепочки изображений; наши глаза видели из них только ближайшее, в то время как мозг какой–то своей способностью более высокого порядка, нежели зрение, осознавал и регистрировал вереницу остальных, невидимых глазу.
