Александр Дюма - День в Фонтене-о-Роз
«Он вам это сказал?» — спросил я с удивлением.
«Да, и еще он поручил мне передать вам последнюю его просьбу».
«Мне?»
«Да, вам. Он сказал, что, в каком бы часу вы ни приехали, я должна просить… Боже мой! Я не осмелюсь высказать это вам, это было бы слишком мучительно для вас!..»
«Скажите, добрая женщина, скажите».
«Хорошо! Он просил, чтобы вы пошли на Жюстис[5] и там, над его телом прочли за спасение его души пять раз «Pater»[6] и пять раз «Ave»[7]. Он сказал, что вы не откажете мне в этом, господин аббат».
«И он прав, я сейчас же пойду туда».
«О, как вы добры!»
Она схватила мои руки и хотела их поцеловать.
Я высвободился.
«Полно, добрая женщина, — сказал я ей, — мужайтесь!»
«Бог посылает мне мужество, господин аббат, я не ропщу».
«Ничего больше он не просил?»
«Нет».
«Хорошо! Если исполнения этого желания достаточно, чтобы душа его нашла покой, то она найдет это успокоение».
Я вышел.
Было около половины одиннадцатого. Стоял конец апреля, северный ветер был еще свеж. Однако небо было прекрасно, особенно для художника; луна плыла среди темных туч, придававших величественный вид всей картине.
Я обошел кругом старые стены города и подошел к Парижским воротам. После одиннадцати часов ночи только эти ворота в Этампе оставались открытыми.
Цель моего пути находилась на эспланаде — тогда, как и теперь, она господствовала над всем городом. Но теперь от виселицы, воздвигнутой когда-то на этом месте, остались только три обломка каменных подставок, на которых тогда были укреплены три столба, соединенные двумя перекладинами и составлявшие виселицу.
Чтобы пройти на эту эспланаду, расположенную налево от дороги, когда вы едете из Этампа в Париж, и направо, когда вы едете из Парижа в Этамп, надо было пройти у подножия башни Гинет, высокой постройки, похожей на часового, стоящего одиноко на равнине и охраняющего город.
Эту башню — вы должны ее знать, шевалье Ленуар, — Людовик Одиннадцатый когда-то тщетно пытался взорвать; однако она получила лишь пролом в стене и теперь как бы смотрит на виселицу — вернее, на ее кончину — этой черной впадиной, напоминающей большой глаз без зрачка.
Днем это жилище ворон; ночью это дворец сов.
Я шел к эспланаде под их карканье и уханье по узкой, трудной, неровной дороге, проложенной среди скал и густого кустарника.
Не могу сказать, что мне было страшно. Человек, верующий в Бога, полагающийся на него, не должен ничего бояться; но я был взволнован.
Слышен был только однообразный стук мельницы в нижней части города, крики сов и свист ветра в кустарнике.
Луна скрылась за темную тучу и окаймляла ее края беловатой бахромой.
Мое сердце сильно стучало. Мне казалось, что я сейчас увижу не то, чего жду, но нечто неожиданное. Я все поднимался.
С какой-то точки своего подъема я начал различать верхушку виселицы, состоящей из трех столбов и двойной дубовой перекладины, о чем я уже говорил.
К этим дубовым перекладинам прикреплены железные крестовины — на них и вешают казнимых.
Я разглядел двигающуюся тень — тело несчастного Артифаля, раскачиваемое ветром.
Вдруг я остановился: теперь мне была видна вся виселица — от верхушки до основания. Возле нее я заметил бесформенную массу, подобную животному, передвигающемуся на четырех лапах.
Я остановился и спрятался за скалу. Животное это было больше собаки и крупнее волка.
Вдруг оно поднялось на задние лапы, и я увидел, что это то животное, которое Платон называл двуногим животным без перьев, — то есть человек.
Что могло заставить его прийти под виселицу в такой час? Пришел он с религиозным чувством, чтобы помолиться, или с нечестивым замыслом для какого-либо святотатства?
В любом случае я решил держаться в стороне и ждать.
В эту минуту полная луна вышла из-за скрывавшего ее облака и ярко осветила виселицу. Я поднял глаза.
Теперь я мог ясно разглядеть человека и все движения, которые он совершает.
Человек этот поднял лестницу, лежавшую на земле, и приставил ее к одному из столбов, ближайшему к телу повешенного.
Затем он влез по лестнице.
Он составлял странную группу с покойником: живой и мертвец как бы соединились в объятии.
Вдруг раздался ужасный крик. Два тела закачались. Я слышал, как кто-то зовет на помощь сдавленным голосом, вскоре ставшим неразличимым; затем одно из двух тел сорвалось с виселицы, тогда как другое осталось висеть на веревке, размахивая руками и ногами.
Я не мог понять, что совершилось под ужасным сооружением; но в конце концов, будь то деяние человека или демона, произошло нечто необычное, что взывало о помощи, умоляло о спасении.
И я бросился туда.
Увидев меня, повешенный зашевелился еще сильнее, в то время как внизу под ним сорвавшееся с виселицы тело лежало неподвижно.
Прежде всего я бросился к живому. Быстро взобравшись по ступеням лестницы, я обрезал своим ножом веревку и, когда повешенный упал наземь, соскочил с лестницы.
Упавший катался в ужасных конвульсиях, другое тело лежало все так же неподвижно.
Поняв, что веревка все еще давит шею бедняги, я навалился на него, чтобы помешать ему двигаться, и с большим трудом распустил душившую его петлю.
Во время этой операции я вынужден был смотреть в лицо человека и с большим удивлением узнал в нем палача.
Глаза вылезли у него из орбит, лицо посинело, челюсть была почти сворочена, и из груди его вырывалось дыхание, скорее похожее на хрипение.
Однако понемногу воздух проникал в его легкие и вместе с воздухом восстанавливалась жизнь.
Я прислонил его к большому камню. Через некоторое время он пришел в чувство, закашлялся, повернул голову и в конце концов увидел меня.
Его удивление было не меньше моего.
«О! Господин аббат, — сказал он, — это вы?»
«Да, это я».
«А что вы здесь делаете?» — спросил он.
«А вы?»
Он, казалось, пришел в себя, огляделся еще раз кругом, и на этот раз глаза его остановились на трупе.
«Ах, — сказал он, стараясь встать, — уйдемте отсюда, господин аббат, во имя Неба, уйдемте отсюда!»
«Уходите, если вам угодно, друг мой, а я пришел сюда по обязанности».
«Сюда?»
«Сюда».
«Какая же это обязанность?»
«Этот несчастный, повешенный вами сегодня, пожелал, чтобы я прочел у подножия виселицы пять раз „Pater“ и пять раз „Ave“ за спасение его души».
«За спасение его души? О, господин аббат, вам трудно будет спасти эту душу. Это сам Сатана».
