Марк Фрост - Список семи
– Мне всегда казалось, что чем меньше распространяться на такие темы, тем лучше, – заскромничал Дойл.
– "О человеке, каким он представляется людям, надобно судить по его поступкам, а музыка его души пусть звучит для него одного".
– Шекспир?
– Нет, Спаркс, – хмыкнул Джек. – А мне будет позволено пофантазировать о вас?
– Что? – не понял Дойл. – Хотите сказать, что моя внешность вам тоже кое о чем рассказала?
– Когда вдруг встречаешь собеседника, одаренного способностью все замечать и делать логические выводы, естественно, загораешься желанием посоревноваться с ним.
– Но как я узнаю, будет ли ваше описание результатом наблюдений или составится с помощью разных уловок? – спросил Дойл.
– Никак не узнаете, – спокойно ответил Спаркс. – Вы родились в Эдинбурге, в семье ирландцев-католиков весьма скромного достатка. В ранней юности вы любили охотиться и рыбачить. Учились в приходской школе иезуитов. Вас привлекали медицина и литература; вы учились в медицинском колледже Эдинбургского университета под началом профессора, побуждавшего вас развивать наблюдательность, которая постепенно вышла за рамки обычной диагностики. Несмотря на любовь к медицине, вы никогда не переставали лелеять мечту о том, что наступит время, когда вы сможете заняться исключительно литературной работой. Римская церковь всегда была для вас единственным авторитетом, и все же вы поколебались в родительской вере, посетив несколько спиритических сеансов и получив опыт, с трудом совместимый с религиозными догматами. Ныне вы считаете себя непредвзятым и убежденным агностиком. Вы хорошо владеете стрелковым оружием…
Спутники провели остаток дня в беседе, которая была интересна им обоим, являясь непринужденной тренировкой их незаурядных интеллектуальных способностей. Шагая все по той же тропе, они время от времени устраивали привал, чтобы подкрепиться и утолить жажду, благо запасов, доставленных Ларри, было предостаточно. Миновав луга и березовые рощи, вспаханные под пар поля, они перед самым заходом солнца вышли к берегу реки Коли, лениво несшей воды мимо полузаброшенных деревушек старого Эссекса. Они плотно поужинали под кроной раскидистого дуба. Уже стемнело, когда к ним присоединился Ларри, причаливший к берегу на двадцатифутовом шлюпе, весьма внушительном на вид, с металлическим фонарем на носу. Дойл и Спаркс поднялись на борт, пока Ларри держал планшир. Они расположились посредине шлюпа под парусиновым навесом, укутавшись в одеяла, которые достал Ларри. Небо было ясным и звездным; освещенный серебристым светом полной луны шлюп бесшумно заскользил вниз по течению, не замеченный никем из мирно спавших жителей прибрежной деревни. По настоянию Спаркса Дойл первым отправился спать в кубрик, и не успели они проплыть полмили, как под тихий плеск волн измученный доктор погрузился в глубокий сон.
Оставив позади Холстед и Роуз-Грин, Уэйкс-Колн и Эйт-Эш, их шлюп всю ночь без приключений дрейфовал вниз по реке, петлявшей по землям древнего Колчестера. Перед самым рассветом они миновали Уайвенхоу; река стала шире и полноводнее, устремляясь к морю. И ночью им навстречу попадались баржи и небольшие речные суда, но здесь они впервые увидели большие пароходы, протяжные гудки которых возвещали о близости моря. Ларри поднял парус, тут же наполнившийся теплым южным ветром, и шлюп заскользил по приливной волне, огибая неповоротливые грузовозы, швартовавшиеся в Ла-Манше.
За время путешествия Спаркс не прилег ни на минуту; он дважды подремал стоя, и, похоже, больше ему и не требовалось. Дойл, напротив, проспал всю ночь и встал свежим и бодрым. Его несколько напугало то, что суши почти не видно: они вышли в открытое море. Шлюп развернулся и, подгоняемый попутным ветром, взял курс на юг. Спаркс сменил у штурвала Ларри, не замедлившего нырнуть под кипу одеял. По тому, как Спаркс уверенно держал штурвал, неукоснительно следуя направлению ветра, доктор понял, что Джек – моряк опытный. Река, по которой они дрейфовали всю ночь, скрылась из виду, и с борта шлюпа можно было разглядеть только узкую береговую полоску, простиравшуюся от Сэйлза до Хоуливел-Пойнта.
Мягкий шорох волн и соленый воздух напомнили Дойду о детстве, проведенном на берегу моря. Радость от встречи с морем отражалась на его лице, Спаркс неожиданно предложил ему встать у штурвала. Положив руки на штурвальное колесо, Дойл широко улыбнулся. Спаркс уселся на канатной бухте и набил трубку табаком, достав кисет из-за голенища сапога. Слушая поскрипывание мачты и крики чаек, Дойл вглядывался в морскую даль, позабыв обо всем на свете. Несчастья, обрушившиеся на них, стали казаться не такими ужасными, более того, вполне ординарными и мелкими по сравнению с водной стихией, безграничность которой успокаивала и умиротворяла Дойла. Ему в голову пришла неожиданная мысль: а почему бы не совершить побег и не скрыться где-нибудь на континенте? На свете существуют тысячи далеких и экзотических мест, где человек может исчезнуть бесследно и никакие преследователи, даже безымянные и полуживые твари, не смогут отыскать их. Обдумывая такую возможность, Дойл понял: его мало что привязывает к теперешней жизни. У него были родители и несколько близких друзей, но ни жены, ни детей, ни обременительных финансовых обязательств он не нажил. Стоит только позабыть о всяких сентиментальных чувствах к близким людям, как выясняется, что твои связи с этим миром невероятно хрупкие и оборвать их не составляет никакого труда. Мысль о том, что можно коренным образом изменить жизнь, показалась Дойлу весьма соблазнительной, и он едва удержался от того, чтобы не взять курс в открытый океан. Возможно, его заворожило волшебное пение сирен; искушение сбросить тяжкий груз прежней жизни и начать все сначала оказалось столь сильным, что он чуть было не поддался ему. А может, это был просто крик наболевшей души.
Охваченный смятением и стараясь побороть соблазн где-то затаиться, Дойл чувствовал, что к нему возвращается прежнее убеждение: при встрече с истинным злом (а он был уверен, что столкнулся именно с ним) прятаться от него, сдавая позиции без боя, – зло равное, если не больше. Бегство было бы трусостью и безволием… Можно прожить всю жизнь и не столкнуться с жестокой необходимостью выбора; решение, принятое вами, неожиданно открывает глаза на вашу истинную сущность. Лучше расстаться с жизнью, защищая ее непостижимую святость, чем, как побитый пес, с позором отбывать остаток дней, испытывая к самому себе отвращение и ненависть.
Дойл продолжал вести шлюп прежним курсом. Сколько бы врагов его ни преследовали, что бы ни пришлось перенести – хоть сдирай с него кожу и поджаривай на костре, – без боя он не сдастся. Правда на его стороне. Дойл чувствовал, как прежнее хладнокровие возвращается к нему. Если этим мерзавцам подвластны дьявольские силы, то и это не помешает ему добраться до них.
