Ричард Кнаак - Повелитель крыс
Григорий молчал. Предложи ему сейчас кто-нибудь свободу — он бы не сразу принял такое заманчивое предложение. Наконец впервые в жизни перед ним сидел тот, кто дерзнул противостоять Фроствингу… и выжил после этого, и мог об этом рассказывать!
— Нагрянул он ко мне лет пятнадцать тому назад, — продолжал рассказ связанный человек негромким ровным голосом. — Явился во сне — эдакая наводящая страх скульптура. Только вы можете понять, как это выглядело. Я понимал, что это сон, но понимал и то, что это не совсем так. Он явился ко мне, этот безымянный каменный ужас, и сказал мне, что мой час пробил, что я должен отправиться в дом… — Франтишек поежился, насколько ему позволяли путы, и продолжал: — Я даже не спросил у него, о каком именно доме он говорит. Мне это показалось маловажным. Я только понял, что должен поехать в Чикаго и сыграть свою роль в великом замысле. — Он покачал головой и усмехнулся. — Что это за великий замысел, я понятия не имел, но понял, что должен совершить некое дело как можно скорее. Даже то, что я смертельно боялся этого чудовища, не имело значения. Я желал повиноваться ему всем сердцем. — Франтишек кивнул, как бы подтверждая сказанное. — Однако, как видите, милейший Григорий Николау, приказания грифона я не исполнил. Его это поразило не меньше, чем меня самого.
— Но как? — вырвалось у Григория. Он вздрогнул, кубок качнулся и пролил немного вина на пол. — Как вы смогли не повиноваться ему?
Немного приподняв руку, Петер Франтишек указал на него пальцем. По коже у Григория поползли мурашки. Таинственная сила — мрачная и алчная — подбиралась к нему. Ему хотелось отшатнуться, отстраниться от нее. Он прибегнул к своему дару — и сила отошла. У Григория немного кружилась голова.
— Скажем так: я располагал необходимыми для этого знаниями и силой, — отвечал Франтишек. — Но при всем том это стоило мне немалого труда. Мое могущество пришло ко мне с наступлением зрелости. Чем я так отличаюсь от других жертв грифона, я не знаю. Отличаетесь и вы. Возможно, есть и другие.
Франтишек продолжал свою мрачную повесть.
Недовольный тем, что, по его опасениям, явилось лишь случайной победой, он начал собирать сведения о доме и грифоне, не упуская ни единой мелочи. Его могущество росло, но и зов Фроствинга не смолкал. По прошествии некоторого времени Петер понял, что его собственные усилия подтачивают его сопротивление в критические моменты. Но он был не таков, чтобы сдаться.
В конце концов он придумал, как наилучшим образом использовать свой дар для противостояния зову.
Связанный взглядом указал на кресло, на котором сидел.
— Ему триста лет… а быть может, и больше. Изготовлено оно одним магом — видимо, итальянцем. Не стану рассказывать, для чего оно служило изначально, скажу единственное: сейчас это кресло служит мне щитом, закрывающим меня от зова. Кресло отражает его, скажем так. Когда я сажусь в него, мне не приходится столь напряженно думать о необходимости не поддаться искушению. Кроме того, оно помогает мне сосредоточить собственные силы, и я обретаю возможность делать многое, что было бы гораздо труднее сделать без этого кресла. — Франтишек усмехнулся. — Однако порой искушение становится слишком сильным, милейший Григорий. Вот почему я должен просить, чтобы меня связывали. Я ведь не могу предугадать, где и когда меня застигнет зов. И я не спасусь от него, если буду просто сидеть в кресле. — Он окинул глазами сдерживавшие его путы. — Такова неприятная необходимость. Каждый день я позволяю себе вставать и снимать путы всего лишь для самых насущных потребностей, не более.
Григорий попытался представить себе подобное существование. Безусловно, это было немыслимо трудно, но если выбирать между его собственной жизнью и жизнью Франтишека… Григорий был бы, пожалуй что, готов подумать, что лучше, а что хуже. Сидевший перед ним человек большей частью все-таки управлял событиями, а не наоборот, а Григорий о таком мог только мечтать.
— Вы и спите в кресле?
— У меня нет иного выбора, — отвечал Франтишек, и его серо-голубые глаза сверкнули. — В доме что-то происходит, милейший господин Николау, и это «что-то» вот-вот достигнет кульминации. Мне потребуется все могущество, которое я только сумею сконцентрировать. Только одно может спасти нас с вами от того, что мы станем жертвами нашего знакомца-грифона, — мы должны заставить его поклониться нам.
«Фроствинг кланяется мне в ножки»… О, о таком Григорий как-то раз возмечтал, но от мечты этой давным-давно отказался. Теперь же он мог только изумляться. Неужели Петеру Франтишеку действительно под силу одолеть вечного мучителя Григория?
И словно прочитав его мысли, связанный человек проговорил:
— Я могу одолеть его, но мне нужна ваша помощь, дорогой мой Григорий Николау. В одиночку я свел поединок с грифоном к ничьей. Победить его я смогу только с помощью сильного союзника. Такого союзника, как вы, у меня еще никогда не было.
Вероятно, из-за того, каким взглядом смотрел на него Франтишек, а быть может, из-за того, что Григорий помнил, что его накачали снотворным и предательски похитили, он машинально, не задумываясь, мысленно заменил слово «союзник» словом «марионетка». Григорий Николау достаточно неплохо разбирался в людях, чтобы судить, какое место ему отведено в планах этого субъекта, привязанного к креслу. Между тем он решил, что из предосторожности пока лучше сделать вид, что он Франтишеку поверил.
А безукоризненно одетый Франтишек снова забарабанил кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Тон его речи тут же изменился, голос зазвучал приглушенно. Странная смесь акцентов в выговоре сохранилась, но Григорий уже успел привыкнуть к этой особенности говора Франтишека.
— Давно ли он вам является во сне? — спросил связанный маг.
— С тех пор, как я себя помню, — ответил Григорий совершенно честно. Снабжать захватившего его в плен человека точными датами он не желал. — Я всегда полагал, что он существует только в моих снах. Когда же я увидел арку…
Франтишек прервал его усталым взмахом руки.
— Это все мне известно. Вы мне расскажите о том, чего не сказали женщине. Жаль, что вы так мало знаете о самом доме, но зато лучше знаете грифона… быть может, даже лучше, чем его знаю я.
В благодарность за то, что ему уже успел выложить Франтишек, Григорий был готов поделиться с ним кое-какими правдивыми сведениями. Он не собирался, безусловно, рассказывать ему столько, чтобы целиком и полностью раскрыть правду о себе — нет, не более того, чего хватило бы, чтобы Франтишек был удовлетворен ответом. Лгать он не станет. В отличие от многих, живущих в этом веке, Николау был связан кодексом чести. Кодекс безнадежно устарел и истрепался, но Григорий хранил приверженность ему. Кроме того, он подозревал, что на ложь у Франтишека особое чутье и врунов он не щадит.
