Карина Сарсенова - Хранители пути
Расул смотрел на свою любимую женщину, которая так никогда и не узнала, что была обожаема и ценима сама по себе, без регалий и наград, и слезы соленой горечи катились по его бледным щекам. Глядя на ее безучастное, застывшее безжизненной маской лицо, он чувствовал скрывавшуюся за ним боль, сжигающую любимую им душу. Чувствовал и проживал ее вместе со своей возлюбленной. Только это он мог сделать для нее здесь и сейчас, в мгновения, когда привычный мир рушился, и ничего, ровным счетом ничего не предлагалось и не обнаруживалось взамен за стремительно множащимися руинами былого…
Люди, выжившие после бомбового удара, метались вокруг нее в хаотическом танце смертельного ужаса. В широко распахнутых глазах Вероники отражались их перекошенные лица и разорванные от ударной волны одежды. Безумие, возникшее после крушения всех норм, стало новым мерилом оставшегося бытия. Древние инстинкты, поднимающиеся из глубин человеческих душ, выводили на их поверхность импульсы разрушения и насилия. Выжить любой ценой или уничтожить все до конца — крушение прежних условий жизни превращает ее остатки в прямое подобие смерти.
Неизвестно откуда выпрыгнувший мужчина с острым камнем в руке подбежал к плачущей посреди дороги женщине с ребенком, зачем-то с размаха ударил ее по голове и скрылся в густом дыму горевшего неподалеку здания. Замертво упавшее к ногам бредущей Вероники человеческое тело заставило ее пошатнуться и затем остановиться. Застывший взгляд бывшей эстрадной звезды равнодушно обшарил тихо тонущую в луже собственной крови молодую мать и обратился к зашедшемуся в беззвучном крике маленькому мальчику.
И радость, да, искренняя радость засветилась в ее обретшем осмысленность взоре. Опустившись в пыль, Вероника крепко прижала к себе дрожащего малютку, смеясь и плача, приветствуя его беспомощное присутствие. Иногда для того, чтобы ощутить себя живым, надо прочувствовать остроту бытия другого существа…
Автоматная очередь сухим треском прорезала пространство, прочерчивая новые границы между жизнью и смертью. Падающие и кричащие в агонии люди не обращали на себя и толики внимания отрешенной в своем безумии Вероники. Все ее существо было обращено к обвисшему в руках крошечному детскому тельцу. Алая кровь — не ее, а этого беззащитного в жизни и смерти малыша, бежала по пальцам несчастной женщины. А ей казалось, что это была ее собственная кровь. Не его, но ее жизнь утекала у нее сейчас сквозь пальцы. Именно так, как она утекала много лет до этого мгновения… Все, что она делала, было неправильно. Все шло не от сердца, но от расчетливого и холодного в своей безжалостности разума. Все, что она смогла сделать для гибели себя и этого малыша, она сделала. Осознание, острое, как раскаленная в огне игла, вонзилось в едва бьющееся сердце давно растерзанной души… Осознание того, что она была ответственна не только за себя, но и за всех связанных с ней, ведомых и неведомых ей людей… Осознание того, что прожитое время, превратившееся в зыбучие пески горестных воспоминаний, невозможно обратить вспять и вернуть…
Подняв лицо к темному небу, скрытому в сизом дыму разверзшегося под ним ада, Вероника страшно и безнадежно закричала…
От ее крика Анжелика, одиноко стоящая на крыше высокого здания в развевающемся на промозглом ветру легком ситцевом платьице, вздрогнула всем телом. Воспоминание, растревоженное чьей-то вырвавшейся на свободу болью, промелькнуло в ее расфокусированном сознании и испарилось, смешавшись с клубами поднимающегося в темное небо смрадного дыма… Когда-то она пела, любила, дружила… Лица людей, смутно знакомых, всплывали из памяти, оглушенной разрушительной силой настоящего. Последнее, что она помнила о себе — это то, что она стояла возле распахнутого окна и смотрела вниз, на родной город… точно так же, как она стояла и смотрела на него теперь… Но тогда там был город… И рядом с ней находились близкие и родные лица… А сейчас она видит внизу, под ногами, не развалины, нет… Но груды разбитых судеб и несбывшихся надежд… Обломки непрожитых жизней и лица нерожденных детей… Но это там, внизу… Далеко внизу… Так далеко, будто и не существует вовсе… А прямо перед ней здесь и сейчас — небо. Пусть и заволоченное сизым дымом, мутное и неопрятное… Но все же — небо… Простор, по которому можно улететь в новые, неведомые и обязательно прекрасные дали… Небо, которое столь настойчиво зовет и манит ее… Зов, которому невозможно сопротивляться…
Она не хочет больше смотреть туда, где царствует разрушение и боль. Она не может больше там быть. Она рождена, чтобы жить. А жить она может только в полете…
Широко раскинув руки, она не разбегалась, чтобы набрать высоту, но, чувствуя ее в себе, сразу же полетела… Никогда еще Анжелика не дышала полной грудью, легко и глубоко, как в том полете… Она летела, она действительно летела, в одной ей доступной реальности! И поэтому она и не заметила гигантской могильно-черной чудовищной тени, метнувшейся ей навстречу из дымившихся развалин поверженного города…
Женское тело с развевающимися в воздушном потоке светлыми волосами, в задранном почти на голову легком платье пролетело мимо чересчур сильно высунувшейся из окна Азизы и едва не снесло ей голову. Вскрикнув, она высунулась еще сильнее и устремилась было за ним, в инстинктивном порыве продляя траекторию своего взгляда. Сколь часто то, что кажется черным, в действительности приносит действительно светлые результаты! И эгоцентризм, максимально проявляющийся у людей в кризисных ситуациях, вовсе не является исключением…
Мощное плечо Евгения, увлеченного собственным видением, безапелляционно оттолкнуло темпераментную рокершу от окна именно в тот самый момент, когда ее жизнь висела на волоске фактически между небом и землей. Грубо прерванная линия ее вполне возможного заоконного полета, следуя закону инерции, обратила вспять нерастраченную на сие движение силу. Отлетев от подоконника, Азиза больно ударилась о письменный стол и, тихо застонав, мешком осела на пол.
Грохот рушащихся в огне зданий, гул военной техники смешивались с человеческими криками и истерическим лаем дерущихся за куски обгорелой плоти собак. Автоматные очереди без усилий рвали воздух, обгоревшую листву и живые тела, наглухо застревая в обломках обвалившихся домов.
— Мама! Аня! НЕТ!!! — дикий мужской крик, срывающийся на визг, перекрыл какофонию низлежащего под окном ада. С десяток голубей взмыли в грозовое небо с соседних окон. Две женщины, пожилая и молодая, бегущие по развороченной обочине, пригибались на ходу и прикрывали головы руками. Вдруг та, что постарше, споткнулась о невидимую преграду и неловко завалилась набок, держась за кровоточащий бок. Другая же, ослепленная овладевшим ею ужасом, побежала дальше, даже не оглянувшись…
