Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде
Людвиг хмыкнул, пыхнув дымом.
– И вы хотели об этом умолчать? – спросил Джейкоб.
– Так на так, детектив.
– У вас интересное понятие о честности.
– Мне его привили там же, где и вам, – в лос-анджелесской полицейской академии. А что нечестного? Что хотели, то и получили: мою лапшу в обмен на вашу.
Джейкоб покачал головой:
– Есть еще чем поделиться?
– Сообщу вам имя моей тайной пассии.
– Послушайте…
– Сальма Хайек[26].
– Слово «справедливость» было выжжено в кухонной столешнице, – сказал Джейкоб. – На иврите.
– И что это значит?
– Я понимаю не больше вашего.
– Я вообще не понимаю. Иврит?
– Никто не сказал мне о двух субъектах.
– Ну да, помалкивали даже внутри конторы. Это есть в деле. Вы его прочли?
– Еще не успел.
Людвиг вздохнул. Потом загасил сигару, допил холодный чай и встал:
– Детский сад.
Глава восемнадцатая
В тупике Эль-Кахона септет одноэтажных домов поклонялся пятачку расплавленного асфальта. Стало ясно, почему Людвиг предпочитает катер, – на воде было градусов на пятнадцать прохладнее.
В доме были закрыты жалюзи, во всю мощь работал кондиционер. Людвиг потрепал по голове вялую овчарку и провел Джейкоба в кухню:
– Одну минуту.
Джейкоб рассматривал фотографию, прислоненную к кофеварке. В семействе Людвигов были сплошь блондины: белизной волос хозяйка не уступала мужу, а сыновья их были вылитые перепевщики братьев Нельсон[27]. Свежие тюльпаны над раковиной подразумевали, что миссис Л. оправилась от хвори, вынудившей мужа уйти в отставку. Во всяком случае, чувствовалось присутствие женщины. Подруга? Новая жена? Нет уж, лучше не спрашивать. Возможно, все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, но поскольку счастливых семей не бывает, спрашивать себе дороже.
С картонной коробкой в кухню ввалился Людвиг. Плюхнул ношу на стол и потянулся, прогнув спину:
– Перед уходом я все скопировал.
– Помощь нужна?
– Не откажусь.
Всего было тринадцать коробок – по одной на каждую жертву плюс еще четыре. В гараже, где они хранились, Джейкоб заметил выгороженный уголок – сквозь щель в занавесках виднелись верстак и фанерный стол.
Вспомнились рабочий закуток Вины и ответ Людвига на репортерский вопрос о планах на досуг.
Придумаю себе хобби.
Джейкоб напомнил детективу его слова, и тот фыркнул:
– Этот дурень обрезал финал. Дальше было так: «Какое хобби?» – «Не знаю, что-нибудь бездумное. Типа журналистики».
Джейкоб засмеялся.
– Чтоб было чем заняться. – Людвиг отдернул занавеску.
Никаких резных уточек. Закуток больше напоминал вторую спальню Дивии Дас. Или гибрид лаборатории с мастерской.
О предназначении инструментов, скобяной фурнитуры, струбцин, стеклореза и пылесоса говорили незаконченные витрины.
Им вторили препаратные банки, пинцеты, лупы и полки, уставленные толстыми книгами с расхлябанными корешками и наклейками «подержанные». «Бабочки западного ареала. Справочник». «Североамериканские чешуекрылые». «Руководство общества Одюбона по насекомым и паукам».
Джейкоб взял витрину с тремя монархами и рукописной табличкой Danaus plexippus.
– Красиво, – сказал он.
– Говорю же – скучно. Я в этом ни черта не смыслил, пока сюда не переехал. Вечно не хватало времени. А теперь больше ничего и нет. Окажите себе любезность. Оставайтесь в Лос-Анджелесе.
– Если так, проглядывает какой-то смысл, – сказал Людвиг.
Они сидели за кухонным столом – в ногах пристроился пес, кофе остыл, коробки вскрыты, повсюду кипы бумаг.
– Борьба за власть, – сказал Джейкоб.
– Где двое, там всегда ведущий и ведомый. И всегда трения. Двадцать лет таиться – не баран начихал. Вообразите: они собачатся, то да се, один задергался и решил: надо кореша убрать, пока он нас обоих не угробил.
– Думаете, знак – уловка?
– Так ведь сработало. Вы здесь, расспрашиваете о жертвах. Или вот еще вариант: малый А раскаялся, но в полицию идти не хочет и просто убивает малого Б. В его понимании, так справедливо.
– Полицейский, принявший вызов, сказал, что звонила женщина.
– Да уж, вы запаслись сюрпризами, – пробурчал Людвиг.
– Вот поэтому стоит повидать кое-кого из родственников.
Людвиг неохотно кивнул:
– Что ж, наверное. Только держите в уме, что эти люди уже настрадались.
– Обещаю. Не посоветуете, с кого лучше начать?
Пауза.
– Даже говорить неохота, – сказал Людвиг.
Джейкоб молчал.
– У одной погибшей была сестра, психически ненормальная. Мы не рассматривали ее как подозреваемую, потому что, во-первых, никакого насилия за ней не числилось, а во-вторых, из-за спермы искали только мужчин. Наверное, сумасшедшая впишется в вашу картину. Дескать, у нее мозги набекрень…
– Я все понял, – сказал Джейкоб.
– …И она сумела вычислить убийцу, утерев нам нос. Насколько я ее помню, это напрочь невозможно.
– Логично, – сказал Джейкоб. – Однако позвольте переговорить с ней.
– Полегче, ладно?
– Обещаю. Как ее зовут?
– Дениз Стайн.
– Сестра Дженет Стайн.
Людвиг кивнул.
– Вам не попадался кто-нибудь, говорящий на иврите? – спросил Джейкоб.
– В смысле, еврей?
– Не обязательно.
– А кто еще говорит на иврите?
– Образованный священник, библеист. Такой не попадался?
Людвиг рассмеялся:
– Пожалуй, надо присмотреться к вам, детектив Лев. Нет, не припомню такого. Но если был, он где-то там отмечен.
Джейкоб опасливо глянул на ворох бумаг.
– Желаю удачи, – сказал Людвиг. – Пишите письма.
Вновь упакованные коробки загрузили в «хонду»: четыре уместились в багажнике, две пристегнули ремнем на пассажирском сиденье, семь уложили на заднее.
К дому подрулил «универсал», из которого вышла чуть постаревшая копия женщины с семейного фото; в руках у нее были стильная сумка и курица-гриль.
– Вот, избавляюсь, – хлопнул по коробке Людвиг.
Женщина улыбнулась Джейкобу:
– Вы мой герой.
Ее звали Грета. Она не отпустила гостя без обеда, а за едой спросила, не согласится ли Джейкоб забрать и жуков.
– Явите божескую милость, – сказала Грета.
– Не позволяет держать их в доме, – пожаловался Людвиг.
– А кто в здравом уме позволит?
– По-моему, хорошо иметь хобби, – сказал Джейкоб. – Это лучше, чем азартные игры.
Грета высунула язык.
– Слушай, что умный человек говорит, – обрадовался Людвиг.
Джейкоб показал ему фото жука с кладбища:
– Кто это? По-моему, завелся в моем доме.
Людвиг надел очки:
– Не пойму, какого он размера.