Мария Барышева - Дарители
— Ну конечно же! — воскликнула вдруг она и отпустила Наташины плечи. Наташа посмотрела на нее удивленно и радостно — для нее все цвета Виты вдруг словно вспыхнули, стали яркими, насыщенными, свежими — она догадалась, она поняла.
— Ты мыслишь цветами?! — спросила Вита, прищурившись. — Говоришь цветами, да?! Звук — это цвет?! И смысл моих слов?! Черт, еще тогда мне следовало сообразить, а я привязалась к общепринятой форме мышления и изложения, потому и не поняла… вот в чем дело-то! И переносы!
Ее слова перетекли для Наташи в цвета, и в середине предпоследнего предложения она начала качать головой, не понимая. Ее снова охватили паника и чувство вины, и она попыталась объяснить это Вите, и та, судя по ее лицу, сообразила, о чем речь, и вдруг влепила ей крепкую пощечину. Наташина голова дернулась назад, и она чуть не прикусила себе язык.
— Оранжево, ты что?! — взвизгнула она, но Вита тотчас снова ее ударила, не заботясь о том, что их может кто-нибудь видеть.
— Приди в себя! — жестко сказала она и опять ударила. Руки у нее были маленькие, но била она очень больно (оранжево). Щеки у Наташи уже горели огнем, но она не пыталась уклониться, и только продолжала говорить Вите, чтобы она перестала — конечно, она все заслужила, но Вита ей делает очень оранжево, оранжево… Вита снова схватила ее за плечи и, глядя прямо в глаза, глухо прошептала:
— Наташка, пожалуйста, постарайся, это должно пройти! Чем я могу помочь, скажи! Чем?!
Наташа отчаянно замотала головой, и по ее щекам потекли ручейки раскисшей туши.
— Ты теперь темно-фиолетово… навсегда темно-фиолетово…
Интуитивно Вита поняла, что та пытается сказать.
— Наташка, я нисколько на тебя не злюсь, только пожалуйста вернись! Ты больше не внутри, ты снаружи, ты со мной! Я — Вита, ты помнишь?! Вита! А ты — Наташа! Чистова Наташа! Мы с тобой в Зеленодольске! В парке! На скамейке! Ты слышишь?! Ветер! Слышишь, шумит?! Листья шумят, листья… липы! Солнце садится! — она старательно и четко выговаривала каждое слово, надеясь, что так Наташа снова начнет связывать язык слов со своим восприятием окружающего. — А вот это боль! — сжав зубы, она заставила себя дать Наташе еще одну пощечину. — Боль, просто боль, у нее нет никакого цвета!
Наташа закрыла глаза, что-то невнятно бормоча, а потом вдруг заговорила странным тонким голосом, захлебываясь словами:
— Я не хотела этого… не хотела совсем, я ведь старалась… и все… так хорошо все шло… и вдруг как-то неожиданно… я даже не успела понять… это все он… они… если бы я тогда в себе не копалась… они бы не нашли дорогу… я даже не успела ничего сделать… и теперь ты не поверишь… никогда больше мне не поверишь… и зачем тебе… зачем… зачем… — она начала заикаться и всхлипывать. Вита тряхнула ее, и Наташа замолчала. Несколько секунд она ошалело оглядывалась, потом на ее губах появилась слабая улыбка. В листве лип шелестел ветер, чирикали воробьи перед скамейкой, тут же утробно урчали два толстых голубя. Было немного прохладно. Лицо горело от пощечин, пощипывала прикушенная нижняя губа. Мир стал прежним, но, по сравнению с тем, как она воспринимала его недавно, теперь выглядел каким-то серым, голым, ободранным.
— Все? — спросила Вита, внимательно глядя на нее. — Кончилось?
Наташа кивнула, слегка задыхаясь.
— Больно?
— Горит. Ты крепко бьешь.
— Извини, просто я…
— Нет, все правильно. Только теперь… все, что мы делали… все, что будем делать — все бесполезно… я думала, дело в том, что я… а это, оказывается, вовсе и не я… — Наташа слегка отодвинулась, — ничего уже не выйдет…
— Глупости, мы ведь только начали, и естественно, что…
— Нет, ты не понимаешь… не знаешь… он не позволит… меня уже и нет, а он… оно… не позволит…
— Наташ, успокойся, — Вита протянула руку, но Наташа резко отдернулась еще дальше, словно пугливый лесной зверь. — Давай сейчас пойдем домой и там уже во всем разберемся. Мы слишком много внимания привлекаем.
— Я правда старалась… не думай, что я просто затаилась, чтобы попасть на улицу!
— Я и не думаю! Просто у тебя был…
— Очередной приступ художественного безумия?! — Наташа криво и жалко улыбнулась. — Ты была неправа, Вита. У меня не приступ безумия. Я давно уже безумна. Во мне слишком много тьмы. Уже больше, чем меня самой. Скоро я растворюсь в ней. Скоро я не смогу вернуться. Как мне избавиться от этого, как?!
— Мы придумаем…
— Нет! — Наташины ладони прыгнули к вискам, потом поползли вниз, оттягивая кожу и превращая лицо в жутковатую маску. — Ничего нельзя придумать! Он сказал, что они — часть меня навсегда. Он сказал, что я дала им силу и скоро смогу дать и жизнь — ты понимаешь, что это значит?.. Он сказал, что ты им мешаешь, он хочет, чтобы ты исчезла!..
— Кто «он»? — терпеливо спросила Вита, думая, как ей успокоить подругу и поскорее увести ее домой.
— Неволин! — выдохнула Наташа, и ее ладони, соскользнув с пылающего лица, снова улеглись на обтянутые капроном колени. На ее левой щеке, вокруг крошечной царапины от одного из колец Виты наливался едва заметный кровоподтек. — Я знаю, что ты скажешь: что он давно умер, а то, что осталось от него, я тогда перенесла в картину. Но я ошиблась!.. Я тебе когда-то говорила об этом — помнишь? — когда-то… давно… но я просто так… предположила… я не знала… а теперь я знаю… я как губка, которой собирают грязную воду, и часть грязи остается… часть Дороги осталась во мне… навсегда!.. и она уже больше, чем я… потому что келет пожирают человеческие души без остатка… — она вскочила, глядя на Виту сверху вниз горящими глазами. — Ты, верно, думаешь, что у меня бред… пусть так… Неволин писал, что для жизни и для свободы им нужна замкнутость… они живут в нас и живут в картинах, но не могут жить сами по себе. Дорога ведь тоже была картиной — в реальности, живой, растущей, способной на действие, но все же картиной, по-своему ограниченной, замкнутой… и там их было много, очень много… а во мне лишь только остатки… и если меня разрушить, если их выплеснуть наружу, то они просто сдохнут, понимаешь?!..
Наташа вдруг резко повернулась, мазнув полами расстегнутого плаща по коленям Виты, оббежала скамейку, разогнав взбалмошно зачирикавших воробьев, с треском проломилась сквозь ряд жиденьких, аккуратно постриженных кустов и выскочила на тротуар. Она сделала это настолько неожиданно и настолько быстро, что сама Вита не успела сделать ничего, и ее взметнувшаяся рука схватила лишь воздух.
— Стой! — крикнула она, вскочила и кинулась следом, но тут же вернулась, схватила обе оставшиеся на скамейке сумки и снова побежала, отчаянно ругаясь про себя. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, куда и зачем помчалась Наташа.
