Дин Кунц - Сумеречный Взгляд
Я подождал еще с полминуты, пока не перестал ощущать ничего необычного, и лишь тогда открыл глаза. Здание школы осталось у нас за спиной. Мы подъезжали к старому железному мосту, возведенному, казалось, из окаменевших черных костей.
Студень опять сидел на заднем сиденье, а все внимание Люка было приковано исключительно к машине (возможно, он опасался, что малейшее нарушение правил дорожного движения Йонтсдауна — и один из людей Келско налетит на нас с особенной яростью), так что никто из них не заметил моего необычного приступа, из-за которого я на минуту стал беспомощно-неподвижным и утратил дар речи, словно какой-нибудь несчастный, неизлечимый эпилептик. Я был рад, что не надо сочинять объяснения — не был уверен, что моя речь не выдаст внутреннего смятения.
Меня переполняло сострадание к людям — обитателям этого богом забытого места. История города уже знала один пожар, а на подходе было еще более страшное пламя, и я был совершенно уверен, что я обнаружу в ближайшей пожарной части гоблинов. Я вспомнил заголовок, который мы видели в местной газете — «ЧЕТВЕРО УМЕРЛИ ОТ БОТУЛИЗМА НА ЦЕРКОВНОМ ПИКНИКЕ», — и понял, кого увижу, если нанесу визит приходскому священнику: демона, бестию в вышедшем из моды воротничке, раздающую благословения и симпатию точно так же, как, должно быть, он распространял смертоносные бактерии — в салат из помидоров и в кастрюли с бобами. Сколько же гоблинов, наверное, столпилось перед зданием начальной школы в тот день, когда опасность миновала, — с показной скорбью, исподтишка насыщаясь человеческой агонией, прямо как мы в «Макдональдсе» за обедом: каждый детский крик — как кусок сочного биг-мака, каждая яркая вспышка боли — словно хрустящая палочка жареного картофеля. Одетые городскими должностными лицами, они изображали шок и чувство глубокой утраты, они затаились в городском морге, следя голодными глазами за родителями, заставившими себя прийти на опознание ужасных, обгоревших останков их возлюбленных чад. Под масками убитых горем друзей и соседей они входили в дома осиротевших родителей, предлагая утешение и моральную поддержку, а сами украдкой облизывались на сладкий пудинг из людского горя — точно так же, как и сейчас, несколько месяцев спустя, они кружили над семьями тех, кто был отравлен во время церковного пикника. Ни одни похороны в Йонтсдауне — независимо от уважения и любви, которыми пользовался или нет покойный, — не проходили при малом скоплении народа. Это был какой-то змеиный ров, где вместо змей — гоблины, стремящиеся за пищей туда, где был накрыт банкет из страданий. А если сама судьба не поставляла достаточного количества жертв, чтобы насытить их аппетиты, они были не прочь сами подзаняться готовкой — подпалить школу, организовать автокатастрофу, тщательно спланировать несчастный случай с трагическим исходом на сталелитейном заводе или в депо...
Самым ужасным из того, что я открыл в Йонтсдауне, была даже не пугающая концентрация гоблинов, но их доселе невиданное желание и способность организоваться и захватить контроль над людскими учреждениями. До этого момента я смотрел на гоблинов как на блуждающих хищников, проникших во все поры общества и выбирающих жертв более или менее случайно, как позволит момент. Но в Йонтсдауне они взяли бразды правления, натянули вожжи и с устрашающей целеустремленностью превратили целый город и округ в свой личный заповедник.
И они размножались здесь, в горах Пенсильвании, в этом шахтерском медвежьем углу, куда редко бросал взгляд кто-либо из остального мира.
Размножались.
Господи Исусе.
Я задал себе вопрос, сколько еще гнезд имеется у этих вампиров в других темных уголках мира. Они в самом деле были вампирами, хоть и по-своему. Я ощущал, что источник их основной пищи — не сама кровь, но лучащаяся аура боли муки и страха, которая окружает человеческие существа в беде и безнадежности. Бессмысленное различие. Не все ли равно скоту, чей удел — плаха мясника, какая именно их часть особенно ценится на обеденном столе?
Выезжая из города, мы разговаривали гораздо меньше, чем на пути туда. Студень и Люк с опаской ждали засады из людей Келско, а ко мне все не возвращался дар речи после того, что я увидел и узнал о мрачном будущем детей из начальной школы Йонтсдауна.
Мы выехали за черту города.
Мы миновали стену черных искривленных дубов, отягощенных странной плесенью.
Никто не остановил нас.
Никто не попытался спихнуть наш автомобиль с дороги.
— Скоро, — сказал Студень.
Одна миля от города.
Мы миновали стоящие на отшибе домики, нуждавшиеся в покраске и в новых крышах, где во дворах стояли ржавеющие остовы автомобилей на бетонных блоках.
Ничего.
Напряжение Студня и Люка еще более возросло.
— Слишком легко он нас отпустил, — сказал Студень, имея в виду Келско. — Где-нибудь через полмили...
Полторы мили от города.
— Он хотел, чтобы у нас возникло ложное чувство безопасности, — сказал Студень, — чтобы потом обрушиться на нас словно тонна кирпичей. Вот что он затеял. Теперь они нас сокрушат. Эти ребятки из шахтерского края повеселятся вдоволь.
Две мили.
— Было бы странно и не в их духе, если бы они упустили возможность развлечься. В любую секунду они свалятся на нашу голову...
Две с половиной мили.
Теперь Студень заявил, что беды надо ждать возле заброшенной шахты, среди развалин приемника для вагонеток и прочих строений, натыканных в беспорядке, где крепежные леса и металлические обломки, словно зубы, торчали под низко нависающим серым небом.
Но вот возникли эти памятники исчезнувшей промышленности, и мы проехали мимо них, и столкновения не произошло.
Три мили.
Четыре.
Когда мы отъехали на десять миль от городской черты, Студень наконец вздохнул и расслабился.
— На сей раз они решили нас отпустить.
— Почему? — с подозрением спросил Люк.
— Не такое уж это и необычное дело. Пару раз бывало, что они не затевали драку, — заметил Студень. — Но никогда не объясняли нам почему. В этом году... ну... может, из-за пожара в школе и из-за трагедии на вчерашнем церковном пикнике. Может, даже Лайсл Келско насмотрелся в этом году всяких мерзостей и не рискнул покалечить нас. Я уже говорил, сдается мне, что этим бедным сволочам ярмарка в этом году нужна, как никогда.
Мы направлялись обратно через всю Пенсильванию, решив остановиться по пути перекусить и планируя прибыть на ярмарку братьев Сомбра ранним вечером. У Студня и Люка настроение стало улучшаться, а у меня — нет. Я знал, почему Келско не стал в этот раз тратить силы на стычку с нами. Потому что он затевал нечто худшее на той неделе, когда мы обоснуемся на ярмарочной площади графства Йонтсдаун. Чертово колесо. Я не знал точно, когда это произойдет, не знал, что именно было у них на уме, но я не сомневался, что гоблины устроят аварию на чертовом колесе и что видения, лишившие меня покоя — кровь на аллее, — точно почки, набухшие злом, скоро расцветут страшной реальностью.
