Челси Ярбро - Тёмные самоцветы
Анастасий откашлялся.
— Нагие сильны. Но недостаточно, им нужен союзник.
— Почему иноземец?
— Они ищут дорогу на Запад. Не для себя, для московских купцов. Убедив тех, что торговля с Западом выгодна, они укрепятся настолько, что попытаются подмять нас под себя.
Василий сжал кулаки.
— Ну, этому не бывать.
— Не бывать, — кивнул Анастасий. — Если мы их опередим и потянемся к новгородцам. Те уже биты царем и знают дороги на Запад. Они будут сговорчивы, если их припугнуть.
— Нет, — отрезал Василий. — Мы не купцы. Мы — князья.
— Причем великие, — напомнил, смеясь, Анастасий и с удовольствием потянул в себя чай.
Василий сложил на груди руки, машинально проверив, на месте ли образок святого Ефрема Сирина.[3]
— Лучше оставь свои хитрости, Анастасий. Если ты задумал неладное, поплатишься головой. Сам ведаешь, что поставлено на кон.
— Ведаю и потому все исполню по чести, — откликнулся Анастасий. — Мы ведь Шуйские, мы своего не упустим. — Он продолжал смаковать терпкий напиток, и в глазах его, полускрытых краем серебряной чары, прыгали искорки хищного озорства.
Воцарилось молчание, его нарушил Василий:
— Если я вдруг прознаю, что ты плутуешь, тебе от меня не скрыться нигде. Как и жене твоей вместе с детьми и всем твоим домочадцам. Я не прощу измены, а мои руки длинны.
Анастасий, хмыкнув, аккуратно поставил на стол свою чару.
— Я бы еще посидел с тобой, братец, но существует некий алхимик, с каким я пока незнаком. — Он не спеша встал, потом подчеркнуто глубоко поклонился и спиной попятился к двери, словно домашний холуй.
Лишь убедившись, что гость покинул хоромы, Василий дал себе волю. Схватив чару, из которой пил Анастасий, он, изрыгая брань, принялся колотить ею по столешнице, пока чара не превратилась в уродливую серебряную лепешку.
* * *Письмо Бенедикта Лавелла к Ференцу Ракоци. Написано по-английски и по-латыни.
«Высокочтимый граф! С надеждой на наше доброе будущее товарищество беру я в руки перо, чтобы снестись с вами по рекомендации известной вам мадам Клеменс, полученной мною от нее еще в Англии около года назад. Прежде чем вы ослепили своим блеском Московию, я уже был наслышан о ваших изумительных качествах и талантах. Умоляю, не сочтите неуклюжести, какими страдает это послание, свидетельством моего высокомерного или пренебрежительного отношения к вам. Если у нас появится возможность хоть изредка видеться, я охотно на это пойду, но, поскольку все иноземцы в Москве обложены соглядатаями, мне пришлось доверить бумаге то, что, вне всяких сомнений, лучше воспринималось бы с глазу на глаз. Мадам Клеменс, заверив меня, что вам известен английский язык, сообщила также, что вы сведущи и в латыни, а потому я посылаю это письмо в двух вариантах, надеясь вызвать в вас чувство симпатии если не к англичанину, то к оксфордскому латинисту — или наоборот.
Я взял на себя смелость обратиться к вам непосредственно, а не официально, через польскую миссию, ибо знаю о нарастающей напряженности между вами и остальными порученцами польского короля. Кроме того, те ведь иезуиты и могут наложить запрет на наше общение просто из раздражения, какое вызывает в католиках этого толка англиканская церковь. Если я ошибаюсь, простите мою осторожность и примите самые искренние заверения в том, что причина, заставившая меня занять на какое-то время ваше внимание, ничем не повредит вашей репутации доверенного лица европейского государя, ибо моя просьба продиктована заботой, общей для всех иностранных посольств на московской земле.
Граф Ракоци, прошу вас, сделайте хотя бы попытку развеять тучи, сгущающиеся над всеми нами. Попробуйте разубедить царя Ивана в том, что его здоровье разрушается под влиянием иноземного колдовства. С тем, что подобные подозрения вздорны, согласится любой здравомыслящий человек. Объясните ему, что ни полякам, ни англичанам, ни немцам, ни даже шведам не под силу нанести столь могущественной персоне урон — и особенно в области, касающейся душевных страданий, целить или насылать каковые властен лишь вышний промысел, в чьи проявления не способны вмешаться никакие чародеи, кудесники и колдуны.
Кажется, царь Иван с вами любезен более, чем с любым из проживающих в Москве иностранцев. Возможно, он пожелает прислушаться к вам. Как достаточно просвещенный монарх, Иван Грозный некогда обещал королеве Елизавете заключить с ней договор о неприкосновенности ее дипломатов в России, как и русских послов на английской земле. Дело взаимовыгодное и перспективное для соседних народов, однако оно не движется вследствие болезненной мнительности русского государя. Если ваш голос будет услышан, царь Иван, может статься, откажется от своих необоснованных предубеждений и вернет свою благосклонность тем, кто никогда и не помышлял причинить ему вред. Я признаю, что прошу о любезности, выходящей за рамки обычного в отношениях между дипломатами стран, даже не соседствующих друг с другом. Поверьте, располагая иными способами обратиться к русскому государю без опасения усугубить его подозрения, я непременно бы ими воспользовался, однако подобных возможностей пока не сыскалось, а обстановка день ото дня становится все серьезнее.
Прошу также о чести приватно побеседовать с вами на званом обеде, что состоится после завтрашнего большого сбора бояр. С упованиями на вашу помощь и искренним уважением остаюсь вашим покорным слугой и т. д.
Бенедикт Лавелл, доктор философии, стипендиат колледжа Брэйзноуса, Оксфорд. 9 октября 1583 года по английскому календарю. Заверено Николасом Бауэром, секретарем английского посольства в Москве, с ведома главы упомянутого посольства сэра Джерома Хоси»ГЛАВА 8
Снегопад задержал начало большого приема; Москва содрогалась под напором метели, предвещавшей раннюю и суровую зиму. Редкие горожане, спеша по делам, зябко сутулились и кутались в свои одеяния, спасаясь от жгучего ветра и колкого снега, немилосердно жалящего их щеки.
На каждой ступени лестницы, ведущей к главному залу Грановитой палаты, стояли стражники; их топоры были начищены, кафтаны сияли. Бояре неспешно поднимались наверх, соперничая друг с другом в пышности парадного облачения и высоте меховых шапок. Никакого оружия при них не имелось, ибо носителя такового тут же обвинили бы в измене и потащили в тюрьму.
Женщин, прибывавших в крытых возках, вели к боковому входу, где их встречала царица вместе с группой скопцов, препровождавших боярынь на отведенные им места. Взглянув хотя бы мельком на них, даже не очень внимательный наблюдатель мог заключить, что их наряды не уступают в богатстве мужским. Лица красавиц над перегруженными драгоценностями сарафанами были обрамлены кокошниками в жемчугах и от белил и румян походили на маски.
