Альфред Хейдок - Радуга чудес
Что это было?
Я только закончил институт и перед тем, как поехать молодым инженером на место назначения, приехал домой в деревню к родителям. Так сложилась обстановка, что не был я у них лет пять. Ну, конечно, радость… Родственники набежали… Многое изменилось…
Пожил денька два. Как-то иду по улице, и тут мне навстречу дядя. А жил он в другом конце деревни и был, как у нас говорят, «непутевый человек», сильно пил, и поговаривали, что он с нечистой силой знается. Как я его увидел, мне та нечистая сила и припомнилась. А дядя уже подходит ко мне, здоровается и говорит:
— Вот что, Сеня, ты что хошь делай, а пол-литра мне поставь — опохмелиться хочу, умираю… А я, даже не подумав, как-то сразу бабахнул ему:
— Ладно, дядя, поставлю, а ты меня колдовать научи.
Дядя сразу посерьезнел, пытливо на меня взглянул, потом сплюнул и, помолчав немножко, сказал:
— Дело это грязное и тебе ни к чему.
— А может, — говорю я ему, посмеиваясь, — и дела тут никакого нет; зря про тебя болтают люди, а ты морочишь им головы?
— Ну, этого ты не говори: что я знаю, то я знаю!
— Знаешь, так покажи что-нибудь!
— А не струсишь? И бутылку поставишь?
— Я же сказал — поставлю.
— Пошли со мной!
Привел он меня в свою избу — пусто все, лавки да стол: бобылем жил дядя.
Велел он мне стоять смирно да глядеть и не вмешиваться, а сам стал что-то нашептывать. Прошел какой-то пустяк времени, и из-под стены на пол выбежала мышь — выбежала и перед собою колокольчик по полу катит и ничуть нас не боится. Подкатила звонок к ногам дяди и остановилась. Дядя нагнулся, взял колокольчик и начал звонить. И тут началось такое, что у меня мороз по коже прошел. Из-под стены начали выползать различные гады: змеи, лягушки, жабы и невиданные паукообразные — весь пол ими кишмя кишит… Я дернулся, с испугу хотел на стол вскочить, но дядя одернул меня и зашипел:
— Не смей! Виду не подавай! Они тебя не тронут!
Тут он опять начал звонить, и вся эта нечисть стремительно начала уползать обратно под стену. Через несколько мгновений ни одного гада в комнате не было — осталась только одна мышь у ног дяди. Он нагнулся и положил перед ней колокольчик — она мигом откатила его к стене и исчезла. Дядя насмешливо повернулся ко мне:
— Видел?
— Видел, дядя.
— Ну то-то.
* * *Здесь могло быть волевое воздействие: то, что видел рассказчик, могло быть ментальной (мысленной) картиной, которую дядя создал в своем воображении и гипнотически навязал зрителю.
Могло быть и другое волевое воздействие. На эволюционных ступенях невидимого мира имеются бесформенные существа, которым придает форму воображение смотрящего на них человека. Такими могли быть земноводные, продемонстрированные дядей, воображение и воля которого придали им форму.
Из жизни маленького человека
Он был маленьким не только по своему общественному положению, но и мал ростом, скромен, чрезвычайно покладист и уступчив во всем, в чем только можно уступать. Последняя черта, как мы увидим из дальнейшего, не всегда приводит к добру…
Он сам мне рассказал свою жизнь — рассказал тихим голосом, который тонул в гуле других голосов в бараке заключенных на Полярном Круге. На дворе была пурга; электрические лампочки под потолком слабо горели красноватым светом и при сильных порывах ветра слегка покачивались. Мы сидели на нарах близко друг к другу, как два заговорщика, и я нагнулся к нему, чтобы лучше слышать: ведь не так уж часто делятся с нами искренними излияниями души…
Он вырос в Риге, и все детство и юность его были связаны с мрачным, старинным, построенным из булыжника домом с довольно большим двором и несколькими посаженными там деревьями.
В этом дворе он малышом начал свое знакомство с миром. Дом был многоквартирный, жили в нем немцы и латыши. Дети их, из года в год вместе играя во дворе, легко овладевали обоими языками. Эдуард (так звали рассказчика) любил играть с маленькой немкой Бертой из соседней квартиры. Когда выросли, пути их разошлись…
Маленький, робкий, стеснительный тихоня Эдуард насилу устроился на скромную должность в почтовом ведомстве, а Берта… На Берту обратил внимание крупный рижский коммерсант (правда, женатый) и принял ее на службу в свою контору. С тех пор Берта стала красиво одеваться, у нее появились деньги, и она даже переехала от матери на другую квартиру якобы потому, что та ближе к месту службы… Так тянулось довольно долго, как вдруг в семье коммерсанта разразился грандиозный скандал — жена потребовала, чтобы Берта была немедленно уволена. А так как оборотный капитал коммерсанта в значительной части состоял из крупного приданого жены, — пришлось уступить… Берта переехала обратно к матери. После этого, конечно, смешно было надеяться, что на ней женится зажиточный бюргер.
А за это время умерли родители Эдуарда. Тут, право, ему надо бы жениться, чтоб не оставаться одному в пустых комнатах, но как он мог это сделать, когда у него просто не хватало духу подойти к девушкам… Ведь они явно предпочитали других — высоких, стройных, и не раз заставляли его мучительно переживать свою неказистость. Он был болезненно чувствителен, боялся отказа, насмешек, боялся, что нанесут новые раны его мужской гордости, — и замкнулся в себе…
А между тем ему хотелось любви не меньше других, хотя он никому в этом не признавался. А может быть, даже и больше, потому что у него была нежная душа мечтателя. Он так бы и остался холостяком, если бы не опытная в любви женщина, которая взяла инициативу в собственные руки…
Случилось так, что, возвращаясь со службы домой, он на лестничной площадке столкнулся с Бертой. Она тепло выразила ему дружеское сочувствие по поводу смерти родителей, ласково с ним разговаривала, напомнила о совместных играх в детстве. Увлеченная воспоминаниями, она приблизилась и положила свои ладони ему на плечи. В голову ударил ее аромат — не духов, нет! Он чувствовал аромат молодого женского тела… У него захватило дух, стало трудно дышать, он не мог выдавить из себя ни слова. В эту ночь он очень плохо спал…
Потом они встретились еще, и как-то вечером она постучалась к нему в дверь: ей срочно понадобились какие-то сведения… Он пригласил ее войти срывающимся от волнения голосом.
Подробности той встречи он мне не рассказал, только сообщил, что, когда Берта уходила, между ними уже твердо было решено: они поженятся.
После свадьбы одно время он действительно был счастлив (а, может быть, и она тоже). Он приносил и отдавал ей все до копеечки заработанные деньги, помогал стирать, убирать; и Берта часто находила свои туфли до блеска начищенными. Но потом что-то «нашло» на Берту: она стала охладевать к нему… Иногда, возвратившись со службы, он находил ее пьяной, а на столе остатки закусок и пустые бутылки.
