Анатолий Кудрявицкий - Летучий голландец
H. тем же путем вышел из узора, затем из комнаты. «Что это за узор? – пытался сообразить он. – Круглый квадрат? Квадратный круг?»
14
В коридоре книга стала чуть легче, на светлой террасе – совсем легкой. Н. сел за стол, раскрыл книгу. На титульном листе значилось: «Каталог самоубийств».
Взыскующим небытия трактат сей станет спокойным спутником в последнем путешествии, проводником в страну вечного отдыха, – читал Н. – Отправиться в это путешествие никогда не поздно и никогда не рано; надо лишь, чтобы существование здесь, по эту сторону незримого барьера, стало невыносимым. Зная эту жизнь и людей, населяющих мир, трудно сомневаться в том, что для многих оно уже таковым стало.
Далее разбирались все достоинства и недостатки яда, петли, холодного и огнестрельного оружия, падения из окна, гибели под колесами движущегося экипажа, на поле боя и в пасти дикого зверя.
Был раздел «Медленные самоубийства». К ним причислялись: работа, безделие, семейный быт, одинокий быт, винопитие, воздержание, радости плоти, умерщвление плоти.
Был и раздел «Самые медленные самоубийства». В нем содержалось одно лишь слово: «Жизнь».
15
Днем Н. принялся за раскопки в своем чемодане, к которому он до сих пор редко притрагивался. Ему попалась под руку коричневая клеенчатая тетрадь, которой, по идее, в чемодане не должно было быть. И почерк внутри не его…
Вдруг он вспомнил: это дневник Бетиной лучшей подруги, Ирины. Она умерла от сердечного приступа в сорок с лишним лет. Бета дала ему читать эту тетрадь и сказала:
– Мне иногда кажется, что музыка подобна Минотавру.
– Тому самому, с острова Крит? Которому обязательно нужно, чтобы ему приносили в жертву девушек?
– Если бы только девушек… но в том числе и их. Вот один хороший пример, – кивнула она в направлении тетради, которую он уже держал под мышкой. – Здесь жертва была принесена рано, но принята поздно.
– Когда Минотавр уже успел воспользоваться ее плодами…
– Именно. Жаль только, что талантливому человеку не дали развить свой талант. В этой жертве могло быть больше смысла…
– Как будто в жертвах есть какой-то смысл… – устало сказал он. – Хотя, конечно, бывают и невольные жертвы – потому что никогда не известно, из-за какого угла выгромоздится этот самый Минотавр…
– И в чьем обличий… Кстати, ты знаешь главного героя этой истории – он твой приятель, вы с ним вместе статью о вагнеровском «Лоэнгрине» написали.
– Ах, вот ты о ком, – несколько удивленно отозвался он. – Мне как-то трудно его себе представить в качестве Минотавра. Впрочем, кто его знает… Да, интересно. Обязательно буду читать.
Но он так до сих пор и не прочитал, потому что получил тетрадь совсем незадолго до того, как… А потом он похоронил эту тетрадь во внутреннем кармане своего чемодана.
Сейчас, держа ее в руках, он ощутил томительный запах казеинового клея. «У каждого человека в этой стране есть своя потайная клеенчатая тетрадь, – сказал себе Н., – и ведь потом всё найдут и опубликуют – как исторические документы. Чтобы следующие поколения знали, через что мы прошли, как мы убивали себя – пытаясь выжить. Убивали себя жизнью. Самое медленное самоубийство…»
Он стал читать. Первая запись была датирована летом 1964 года.
16
Поступаю в Гнесинское училище на заочное отделение. Перед экзаменом по истории музыки мы толпимся в коридоре, ждем преподавателя. Наконец он приходит, представляется, его зовут Сергей Борисович.
Что было на экзамене, почти не помню. Мне говорят:
– Нам очень понравилось, как вы отвечали.
Это, очевидно, означает, что меня приняли. Наверное, краснею, это со мной бывает в таких случаях. Сергей Борисович сидит, заложив ногу на ногу, курит и поглядывает на меня. Когда он отворачивается, украдкой его разглядываю. О таких говорят: интересный мужчина; значит ли это, что он интересный человек? Надо подождать, пока он повернется в профиль. Если вы хотите понять, что представляет собой какой-нибудь человек, попросите его повернуться к вам боком, под любым предлогом. Его профиль расскажет вам о нем гораздо больше, чем его слова.
17
Зима, экзамен по музыке Генделя и Баха. Мы берем билеты, готовимся. СБ. экзаменует другую группу – в той же аудитории, играет им музыку – дает определить на слух, что это такое. Звучит «Карнавал» Шумана. Тему отгадываю сразу; не удержавшись, тихо говорю вслух: «Кьярина», что отдается где-то в углах зала эхом: «Рина… Рина…» СБ. с тех пор так и зовет меня Риной. Странное имя…
Я смотрю на пианино, и мысли уносятся в миры каких-то других гармоний. Задумаешься невзначай – и прощай, реальность, и здравствуй, незнакомая страна, где сбываются мечты и люди делают то, для чего они родились. Козьма Прутков прав: почему бы не выдумать порох непромокаемый?
Как отвечала, не помню; кажется, музыку всю угадала. Потом долго вспоминала, как СБ. на меня смотрел, вкладывая себя в этот взгляд, все свое внутреннее содержание, только вот какое у него внутреннее содержание?
На уроке у Ермоловой:
– У нас вчера было совещание. Сергей Борисович так вас хвалил, так хвалил! Говорил: «Нам нечему ее учить!»
Но кому всегда есть чему нас учить, так это жизни. Идешь по раз и навсегда познанному миру, смотришь вокруг умно-учеными глазами, а потом из-за угла вдруг вылетает учебное пособие под названием грузовик, и поди от него увернись…
СБ. играет для нас бетховенскую «Аппассионату». Я сижу, прислонившись к боковой стенке пианино – мое любимое место; спинка вибрирует. СБ. играет appassionato. Страна непромокаемого пороха снова зовет в свои вымечтанные просторы…
В класс заглядывает молодая женщина, довольно миловидная. СБ. встает и выходит в коридор.
Артем шепчет:
– Это называется жена.
Она красива, но лицо злое, черты мелкие. Этакая маленькая змейка, «хозяйка медной горы».
Надя наклоняется ко мне:
– Как Сергей Борисович похож на кота!
Удивленно смотрю на нее, и она поясняет:
– На кота, который ночью ходит по крышам.
Я ничего не отвечаю. Смотрю на СБ., сходство и впрямь разительное. На нем светлые замшевые ботинки, и он ходит в них неслышно, как кот. Ботинки, кстати, отнюдь не маленького размера. Большой, матерый котище!
Может, это у него просто-напросто первородное кото-подобие? Ну, бывает же обезьяноподобие – как некое воплощение первородного греха? Так сказать, ab ovo.
Некто безымянный выпал из времени. Время прогрохотало вдали и скрылось за горизонтом. Некто барахтался изо всех сил, пока наконец не ощутил под ногами твердую почву.
