Владислав Женевский - Запах (сборник)
Но садовник побежал – прочь, туда, где в сарайчике стояла коса. Он почти чувствовал ее в руках, видел, как сверкает на солнце наточенное лезвие, как рассекает она воздух и мясо.
Его схватили за ногу. Он вырвался и побежал дальше, но через несколько футов было уже не пройти: море подступало. Старик рванулся влево, вправо – окружен. Он бросился напролом, к воротам, сокрушая сапогами тонкие кости. Ноги несли его, пока могли.
Он упал у самых ворот. Плоть Христофа растаскивали по клочку, но до последнего издыхания он смотрел за решетку. Там, выступая из полуденной тени, приникло к прутьям перекошенное лицо Йохана Шпатенверфера, который пришел извиниться.
* * *…Вот уже и лес близко.
Загорится в чаще костер, отгоняя чьи-то тени. Будут прыгать в волосы веселые искры – успевай отгонять! Сколько тьмы будет – а отступит она, отхлынет, когда встанет на пути ее огненный цветок…
Это будет, будет. Но отец и дочь не распрощались еще с солнцем, заходящим солнцем лета. Они идут рука об руку под сонное шуршание листвы.
У крестьянина восемь детей, и всех прокормить он не может. Бог видит, младшенькая умишком не хуже прочих. Но хворая она, долго не протянет… Не протянет – видит Бог, видит Бог…
– Стой, – говорит отец. Нелегко ему вынести этот зеленый взгляд. Нет, неоткуда ей знать, это отблески дня играют на ее щеках.
– Погляди-ка вон туда, – говорит он. Через мгновение он ударит, и не будет больше в мире таких огромных глаз.
А она смотрит на запад, и снова видит красный мяч, и тянет к нему ручонку – не зная, что до солнца не дотянуться человеку никогда.
2006
Зевака
Когда разразилась война, работал я объездчиком в поместье барона фон Шпигеля, в провинции N**. Дело мое было несложное и весьма приятное: осматривать угодья да следить, чтоб деревца не рубили кому не следует.
А поместье невелико было. Там и места такие: холмы кругом, а на холмах леса, сплошь дубы да березы… Зверя пострелять, красотами здешними полюбоваться – это пожалуйста. А так – не каждому такое приглянется, и в особенности уж не тому, кто до удобства охоч. Немногие там селились. Вот и барон, хоть род его с незапамятных времен той землей владел, и не думал ее расширять. Все больше в столице жил, а в поместье – наездами.
Мне же чем меньше шума, тем лучше. Я жил во флигеле, окнами на восток. Бывало, проснусь утром, открою глаза – и больно становится, такое яркое солнце. Все суетятся, бегают… А я завтракаю не торопясь и иду в конюшню. Гнедой у меня был – ох и славная лошадка! Сильно я потом горевал, когда увели его… Так вот, еду я на нем, смотрю по сторонам и думаю: до чего же хорошо здесь Господь все устроил! Есть ли на всей земле место лучше?… Зелень в том краю сочная, что твой изумруд. Деревья растут не густо – для прогулок в самый раз. А воздух-то какой!.. Зимой же все укрывает снег, белее которого не сыщешь, сколько ни ищи…
В господском доме я бывал нечасто, только по надобности. Новостями не интересовался. Ну убьют где-нибудь герцога или министра, и что мне с того? Неужто от этого листья раньше срока пожелтеют да упадут? Не бывает такого! Они лишь один закон знают – природный, исконный, и ничто другое им не указ. Как придет осень, так и настанет их черед.
И с людьми мало виделся. Слуги и работники надо мной, знаю, подсмеивались. Зевакой называли. Прозвище это я получил так. Выехал однажды по привычному своему обыкновению, а была как раз осень. Небо хмурое, свинцовое… В таком тусклом свете древесное изобилие – золотое, лиловое, багряное – только богаче становится. Я с коня слез и встал, голову задрав. Листья кружатся, порхают – а мне так радостно, что смеяться хочется. Вдруг тучки как-то раздвинулись, и весь небосвод сделался светло-зеленый, словно волны на море. Я и разинул рот. И, как на грех, мимо повар на телеге катил. Я его и не приметил, а он меня – еще как. Наверное, сразу поспешил воротиться-то, шельма. Язык же у него мелет будь здоров! Всем растрепал, что объездчик Франц, дескать, стоит на холме дурак дураком, и в небо пялится… С того дня и стал я Зевакой.
Жалоб на меня не было, потому как обижать я никого не обижал, а обязанности свои исполнял исправно. Всякие же толки меня не огорчали.
Вот так и жил я – не тужил.
Но началась война. Барон сам прискакал, всех слуг поднял: отправитесь, мол, со мной. Одного меня позабыл. Бегал везде, сигарки курил – нервный, меловой весь. Я уж вопросов задавать не осмеливался – сидел на скамеечке да глядел, как гнедого моего в телегу впрягают.
И вдруг вижу – шагает барон прямо ко мне. Я, что греха таить, струхнул: неужели и меня заберут? Сижу, дрожу.
Он подошел и говорит:
– Это тебя ведь Зевакой зовут, так?
– Так, ваша светлость, – отвечаю. – Батюшка с матушкой меня, правда, Францем нарекли, но коли людям меня по-иному звать приятнее, то я не против.
– Ладно-ладно, уймись, пустослов. Слушай меня. Надобно мне кого-нибудь на усадьбе оставить. Прочий люд в армии сгодится, а вот из тебя солдат никакой. Сердчишко у тебя, как мне сказали, неважно работает. Да и вообще, зеваке что в атаке, что в карауле грош цена. Чуть зазевается – тут ему и пуля в лоб!
– Это, ваша светлость, вам виднее.
– Верно говоришь. Так вот. Я все добро, какое возможно, с собой беру. Будешь сторожить что осталось и за домом приглядывать. От отряда тебе, разумеется, не отбиться, но с парой мародеров управишься как-нибудь.
– Как вам угодно, ваша светлость.
– Зевака, если узнаю, что ты хищничал тут, – найду и шкуру спущу.
– Да вы что, как же можно! – говорю. – Мне много ли надо? Была бы крыша над головой да кусок хлеба, а там проживу с Божьей помощью!
Вижу, мнется он. Не верит? Но нет, заговорил наконец:
– Есть для тебя и еще одно поручение, весьма деликатного свойства. – Прервался, под ноги себе зачем-то посмотрел и продолжает: – Тебе, братец, приводилось когда с детьми обращаться?
– Да-с, братишек-сестренок нянчил. Но было это давно.
– Как давно?
– Годков двадцать будет.
С сомнением на меня глядит. А я знай молчу, хоть и любопытно мне до ужаса.
Вздохнул:
– Ладно, деваться-то некуда. Девочка одна есть, и очень я хочу, чтобы ты о ней позаботился.
Я оторопел немного, конечно. Какая такая девочка, думаю. Но сам – ни слова.
– Что молчишь? Можешь ты ее для меня уберечь?
И что мне отвечать, скажите на милость? Крепко я задумался. Положим, с ребенком хлопот не оберешься – так. Но ведь веселее будет с маленькой-то. Пусть дружков у меня и не водилось, ну да не такой уж я был и нелюдим. Все лучше, когда человечек под боком.
