Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя
Глава 20. Богоматерь
Водитель не рассчитал. Удар пришелся по краю сиденья, и лишь потом гаечный ключ соскочил на Златкину макушку. Этого, впрочем, хватило, чтобы рыжуля потеряла сознание и прекратила кашлять. Иван довез ее до одноэтажного медпункта в Томилине – маленькой заброшенной деревушки, которая даже не значилась на картах. Просто входила в описание К-рского военного округа как пункт с населением в 25 человек. Из дома вышла заспанная женщина лет сорока, округлая, мягкая, в белом халате и медицинской шапочке. В лучах битых фар старого «уазика» она светилась, как Богоматерь в храме. Иван даже перекрестился. Почему-то при виде ее он впервые подумал, что этот грех ему не зачтется как просто оплошность. Дергачев перенес запеленатую мумию в небольшую чистенькую комнату, опустил на кушетку и сказал:
– Ну вот, пусть лечится у вас тут, поправляется.
– Вы в своем уме? – возмутилась Богоматерь. – Она же мертвая!
– В дороге была еще живая, кашляла, – попытался оправдаться Иван, – мне пора. Утром на смену.
«Уазик» закудахтал, срыгнул вонючими дизельными выхлопами и нервно покатил по проселочным колдобинам. Богоматерь начала слой за слоем разворачивать Златку. Последние простыни прилипли к телу и были пропитаны сукровицей и гноем. Она осторожно размачивала их, поливая из флакона жидким фурацилином, и приговаривала:
– Да что ж вас, отравленных, везут и везут. Когда же это остановится… Пульс, поди ж ты, пробивается. – Она зажала худое запястье двумя пальцами и ощутила слабые толчки. – Откуда ты там взялась, тебе, поди ж, и восемнадцати-то нет!
– Скоро девятнадцать, – прохрипела Златка.
Богоматерь подскочила как ошпаренная.
– Да ты ж в сознании!
Златка застонала и разодрала слипшиеся глаза.
– Убейте меня… Очень больно…
Докторица отмочила последние куски простыни и застыла в ужасе:
– Миленькая моя, еще и беременная!
Живот Златки жил отдельной жизнью на истерзанном теле. Он бился в конвульсиях и, казалось, надрывно кричал.
– Да кесарить, срочно! – скомандовала сама себе Богоматерь и начала готовиться к операции, не обращая внимания на стонущую Златку, сплошь покрытую ожогами. Когда на кипяченой серой пеленке был собран весь инструментарий, она склонилась над Златкиным лицом и прошептала:
– Наркоза ты уже не выдержишь, но ребеночка нужно спасать. Прощай, миленькая!
– Вы похожи на женщину с иконы… в церкви… – бессильно прошептала рыжуля.
– Мне все так говорят, миленькая, – сказала Богоматерь и закрыла Златке лицо стерильной тряпкой с хлороформом.
Женщину с иконы звали Надеждой Сергеевной. Ей было сорок, и последний раз она присутствовала на кесаревом сечении в городском роддоме, где проходила студенческую практику. История о том, как лучший терапевт Советского района оказался в такой глуши, местные мусолили первые десять лет. Потом забыли, свыклись с ней как с ржавой колонкой посередине улицы и вечно гудящей электроподстанцией – главной достопримечательностью этих мест.
– Куда ехать-то?
– Да подстанцию в ебенях знаешь? Возле соснового леса? Туда и херачь.
Это был словесный путеводитель для всех, кто, плутая между полей, искал медпункт с чудотворящей докторицей. Сама же Надежда Сергеевна прославилась тем, что привезла сюда, на природу, своего парализованного мужа-электрика, после того, как он пьяным слетел с фонарного столба. Привезла и каким-то образом за два года поставила на ноги. Правда, муж все равно умер, спившись с деревенскими мужиками. А она осталась, организовала медпункт, выбив убогое финансирование из районного бюджета, и стала помогать жителям окрестных деревень. Вместо денег просила привезти в ее лечебный домик йода, бинтов и таблеток фталазола от поноса. В большинстве случаев местному населению этого набора хватало. Ей иногда подбрасывали из города пострадавших от химического отравления. Их лечила мазями и настойками из трав, которые делала сама. Но эта пациентка была знамением, вызовом. Господь будто насупил брови и строго спросил Надежду Сергеевну:
– А врач ли ты на деле или просто шапочку фосфором мажешь, чтобы казаться святой?
– Я – врач! И шапочка тут ни при чем!
Богоматерь раскрыла перед собой затрепанный учебник Каплана «Акушерство и гинекология», нашла отдел «Экстренное родовспоможение» и прочитала все от первого до последнего слова. Она обработала живот роженицы йодным раствором, вставила самодельный катетер в мочевой пузырь, взяла скальпель и сделала вертикальный надрез от пупка к лобку. Струйки липкого пота пропитали ее крахмальную шапочку, мгновенно превратив ее в жеваный колпак. Добравшись до неистово пляшущей матки, она дрожащими руками в несколько приемов рассекла стенку. В околоплодном пузыре извивался ребенок. Аккуратно, будто поддевая карандашом кальку, Надежда Сергеевна проткнула пузырь. Он лопнул словно футбольный мяч, обдав ее фонтаном околоплодной жидкости. Головастик с ручками и ножками неподвижно застыл, притворившись мертвым. Перерезав пуповину, Богоматерь вынула ребенка и подняла на руках как вожделенный трофей. Он пронзительно заорал, а она разрыдалась, прижав его к груди. Трясясь всем телом, докторица туго запеленала младенца чистой простыней и уставилась на истекающую кровью роженицу. «Умрет, – думала Надежда Сергеевна, – нет смысла зашивать». Но тут сквозь мокрую шапочку она вновь почувствовала божественный гневный вызов:
– Ты врач или мясник в шапке?
Она кинулась к Златке и решилась на отчаянный поступок. Понимая, что хирургических навыков грамотно залатать матку у нее нет, Богоматерь вырезала детородный орган и вместе с плацентой шмякнула его в эмалированный таз. Затем крупными стежками, как умела, стянула ткани и зашила выпотрошенную пациентку.
– Теперь умирай спокойно, миленькая. Я помолюсь за тебя…
– Вотыыыы… – захрипела Златка, и Богоматерь вновь подскочила как от удара молнии.
– Да каким же местом ты живешь? Человек ли ты вообще? – залепетала Надежда Сергеевна, подливая воду из стакана в забитый пеной Златкин рот. – Хлороформ, видать, просрочен. Пятнадцать лет стоит. Как зовут хоть тебя, дуреха?
– Злата… Корзинкина… Петровна…
– Ребеночек у тебя родился, Злата Петровна, – засуетилась Богоматерь и поднесла замотанный сопящий кулек прямо к лицу рыжули, – смотри какой!
Златка разлепила гнойные ресницы и встретилась взглядом с бездонными серыми глазами. Они смотрели на нее с упреком. Маленький красный носик и крестиком поджатые губки выдавали недетскую обиду.
– За что ты меня так не любила? – спрашивали они. – За что, мама?
– Родненький… – беззвучно произнесла Златка.
Столб слепящего, словно пылающий фосфор, света прорезал Златкины ребра и начал плавить сердце. Оно заломило так, что боль от опаленных органов, проломленной головы и рваного живота показалась легким недомоганием. Сердце не билось, оно рвалось в исступленном раскаянии. Как хотелось все исправить. Как хотелось гулять по пшеничному полю, целовать маленькие ручки, отгонять собак, ковырять лопаткой землю… Как хотелось жить… Но постепенно яркий свет затянулся тошнотным туманом, мысль потерялась в недрах раздутого мозга, мерзкая слизь заволокла горизонты и заполнила поры сознания, как море заполняет последние альвеолы не сумевшего выплыть матроса.
Богоматерь утерла слезу и, следуя инструкции акушера советской школы, сделала последнее, что требовалось после акта родовспоможения. Она вытащила из-под Златки красную клеенку, отрезала от угла небольшой прямоугольник и жирной шариковой ручкой написала: «18 июня 1973 года. Корзинкина З.П., мальчик…»
Глава 21. Вина
Илюша появился в палате несколько месяцев спустя. С неправильно сросшимся носовым хрящом он напоминал того сифилисного зэка, от бычка которого прикурил, на свою беду. Родион проходил очередной гемодиализ, стремительно выздоравливал, но увидев брата, тяжело опустил веки и трагически изогнул уголки рта.
