Эдгар По - Миры Артура Гордона Пима. Антология
Августа 4‑го. Незадолго до рассвета мы заметили, что остов судна был килем вверх, и мы пробудились как раз для того, чтобы предупредить возможность быть сброшенными этим движением. Сначала качка была медленная и постепенная, и нам удалось вскарабкаться наверх к наветренной стороне, причем из предосторожности мы предоставили веревкам свисать с гвоздей, которые мы вбили для провизии. Но мы недостаточно рассчитали стремительность толчка, ибо теперь киль стал двигаться слишком яростно, чтобы мы могли держаться вровень с ним, и, прежде чем кто‑либо из нас сообразил, что сейчас случится, нас бешено швырнуло в море, и там мы барахтались в нескольких саженях под поверхностью воды, а огромный кузов как раз над нами. Погружаясь в воду, я принужден был выпустить веревку; и, увидав, что силы мои совсем истощились, я едва делал усилия в борьбе за жизнь, в несколько секунд я покорился и приготовился умереть. Но тут я еще раз ошибся, не приняв во внимание естественный обратный скачок к наветренной стороне. Водоворот кверху, который произвело судно, качнувшись назад, вынес меня на поверхность еще более стремительно, чем я погрузился вниз. Когда я поднялся кверху, я увидел себя, насколько мог судить, на расстоянии двенадцати ярдов от корпуса корабля. Он лежал килем вверх, бешено качаясь с боку на бок, и море во всех направлениях было совершенно взбаламучено и полно сильных водоворотов. Я нигде не видел Питерса. Бочонок из‑под ворвани плавал в нескольких футах от меня, и различные другие предметы с брига были разбросаны кругом.
Больше всего я страшился теперь акул, которые, я знал, были близко от меня. Для того чтобы помешать им, если это было возможно, приблизиться ко мне, я сильно расплескивал воду обеими руками и ногами, когда плыл к остову корабля, очень вспенивая воду. Этому средству, такому простому, я, без сомнения, и был обязан моим спасением, ибо все море кругом брига, как раз перед тем, когда он опрокинулся, так кишело этими чудовищами, что я должен был быть, да наверное и был действительно, в постоянном соприкосновении с некоторыми из них, пока подвигался вперед. По счастливой случайности, однако, я благополучно достиг бока судна, хотя совершенно обессилев от тех чрезмерных движений, которые я делал, и никогда не смог бы взобраться на него, если бы не подоспевшая вовремя помощь Питерса, который, к моей великой радости, появился вдруг (он взобрался с противоположной стороны корпуса к килю) и бросил мне конец веревки – одной из тех, которые были привязаны к гвоздям.
Едва мы избежали этой опасности, как внимание наше было привлечено другой страшной неминуемой бедой, а именно – страхом голодной смерти. Весь наш запас провизии был унесен за борт, несмотря на все наши предосторожности и старания сохранить его, и, не видя хотя бы отдаленной возможности достать что‑нибудь еще, мы оба предались отчаянию, громко плача, как дети, и не пытаясь утешать один другого. Такую слабость трудно понять, и тем, кто никогда не был в такого рода положении, это, без сомнения, покажется неестественным, но нужно припомнить, что ум наш был совершенно расстроен долгим рядом лишений и ужасом, которому мы подвергались, и что в это время на нас нельзя было смотреть как на существа разумные. В последующих опасностях, таких же больших, если не больших, я боролся смело против всех зол моего положения, и Питерс, как будет видно, выказал философский стоицизм, почти такой же невероятный, как теперешняя ребяческая его глупость и распущенность, – временное умственное помрачение давало себя знать.
То, что бриг опрокинулся, а также последствия этого, то есть потеря вина и черепахи, не сделали бы в действительности наше положение более бедственным, чем раньше, если бы не исчезновение простынь, которые до сих пор служили нам для собирания дождевой воды, и кувшина, в котором мы сохраняли ее, собравши, ибо мы нашли, что все днище на два или на три фута от шпангоута до киля, вместе с самым килем, было покрыто густым слоем уткородок[3], которые оказались превосходной и очень питательной пищей. Таким образом в двух важных отношениях происшествие, которое так ужасно испугало нас, принесло скорее пользу, чем ущерб; оно явило нам запас пищи, которой, пользуясь ею умеренно, мы не могли бы исчерпать в целый месяц, и в значительной степени содействовало улучшению нашего положения, ибо нам стало теперь гораздо более спокойно и опасность сделалась бесконечно меньшей, чем прежде.
Однако же трудность получать воду заслонила от нас всю благодетельность перемены нашего положения. Чтобы быть готовыми воспользоваться, насколько возможно, каким‑нибудь дождем, если бы он пошел, мы сняли с себя рубашки, дабы применить их, как мы это делали с простынями, не надеясь, конечно, добыть таким образом, даже при самых благоприятных обстоятельствах, и полчетверти пинты за раз. Признаков тучи не показалось за этот день, и пытки жажды были для нас почти нестерпимыми. Ночью Питерс смог заснуть тревожным сном приблизительно на один час, мне же мои страдания не позволяли сомкнуть глаз хотя бы на минуту.
Августа 5‑го. Сегодня поднявшийся легкий ветер прогнал нас через огромное количество водорослей, среди них нам посчастливилось найти одиннадцать маленьких крабов, которые составили для нас несколько чудесных блюд. Так как их скорлупа была совсем мягкой, мы съели их целиком и нашли, что они гораздо менее вызывали жажду, чем уткородки. Не видя признака акул среди водорослей, мы решились выкупаться и оставались в воде от четырех до пяти часов, в продолжение какового времени мы испытывали очень значительное уменьшение жажды. Очень освежились и провели ночь немного более спокойно, чем раньше, немного соснув.
Августа 6‑го. В этот день мы были осчастливлены сильным и продолжительным дождем, который длился приблизительно от полудня до сумерек. Теперь мы горько сожалели о потере нашего кувшина и бутыли, ибо, несмотря на малую возможность собирать воду, мы могли бы наполнить один сосуд, если даже не оба. Теперь же мы должны были ограничиться тем, что удовлетворяли нашу ненасытную жажду, заставляя наши рубашки пропитываться водой и потом выжимая их так, чтобы благодатная влага лилась нам в рот. В этом занятии мы провели целый день.
Августа 7‑го. Как раз на рассвете мы оба в одно и то же мгновение заметили парус с восточной стороны, он явно направлялся к нам! Мы приветствовали это лучезарное явление долгим, хотя и слабым, вскриком восторга и начали тотчас же делать разные сигналы, какие только были в нашей власти, размахивая в воздухе рубашками, прыгая так высоко, как нам только позволяло состояние нашей слабости, и даже крича изо всей силы наших легких, хотя корабль находился на расстоянии не менее пятнадцати миль. Однако он все продолжал приближаться к остову судна, и мы чувствовали, что если он будет держаться своего настоящего пути, он должен был неизбежно подойти к нам так близко, что заметил бы нас. Около часу спустя, после того как мы впервые увидели его, мы ясно могли рассмотреть людей на его палубе. Это была длинная, низкая шхуна, имевшая сильно уклонистые мачты на задней стороне, с черным бортом напереди, и по‑видимому, была полна матросами. Теперь мы были встревожены, ибо нам трудно было представить себе, чтобы она могла не заметить нас, и боялись, что она намеревалась предоставить нам погибать – деяние сатанинской жестокости, каковое, при всем том, что оно может показаться столь невероятным, не раз совершалось на море при обстоятельствах весьма похожих и существами, которые считаются принадлежащими к человеческому роду[4].
В этом случае, однако, благодаря Богу, нам было предназначено обмануться более счастливо, ибо вскоре мы заметили внезапное движение на палубе незнакомого судна, которое тотчас после этого подняло британский флаг и, держа круто к ветру, стало править прямо на нас. Полчаса спустя мы находились уже в его каюте. Это была «Джэн Гай» из Ливерпуля под командой капитана Гая, назначенная к ловле тюленей и торговому путешествию в Южные моря и в Тихий океан.
Глава четырнадцатая
«Джэн Гай» была красивого вида стеньговой шхуной в сто восемьдесят тонн. Она была необыкновенно обостренной в передней своей части и, идя по ветру при более или менее хорошей погоде, была быстрейшим парусным судном, какое я когда‑либо видел. Ее качества, однако же, как просто морской лодки не были такими хорошими, и ее посадка в воде была слишком глубока для того промысла, к которому она предназначалась. Для этой особой службы было желательно больших размеров судно и соразмерно более легкой посадки в воде – скажем, судно от трехсот до трехсот пятидесяти тонн. Оно должно было быть оснащено как барк и в других отношениях совершенно отличаться по своему строению от обычных кораблей Южных морей. Безусловно необходимо, чтобы судно было хорошо вооружено. Оно должно иметь, скажем, десять‑двенадцать двенадцатифунтовых карронад и две‑три длинные двенадцатифунтовые пушки, с медными мушкетонами и водоупорными ящиками для каждого верха. Его якоря и канаты должны быть гораздо большей силы, чем это потребно для какого‑либо из других разрядов службы, и прежде всего экипаж его должен быть при условии такого судна, какое я описал, численным и действительным не меньше, чем в пятьдесят‑шестьдесят человек, телом сильных. «Джэн Гай» имела экипаж в тридцать пять человек, все опытные моряки, и еще капитана и штурмана, но она вовсе не была так хорошо вооружена или снаряжена, как мог бы этого желать мореплаватель, знакомый с трудностями и опасностями промысла.
