Дмитрий Кравцов - Третий источник
О происхождении переполненной «евриками» карты Толяныч не думал — здесь коррекция сработала, как надо. Есть, и все. Остальное — Фантику.
Эх-ма, хорошо-то как!
Матрена у заднего стекла позевывает совсем как дома, а рядом… Рядом раскинула тонкие ножки девушка, потягивается и бросает быстрые взгляды, собирающие морщинки от глаза к виску. Улыбается. Надо бы что-нибудь сказать ей такого приятного, да ладно, вот отъедем еще километров на десять, тогда и скажем. Что-нибудь про омаров, да?
ХОРОШО.
Фантик тихонько соглашался — хорошо…
Толяныч покосился на молчавшую Ольгу, откинувшую спинку сидения до предела. Угловатая коленка туго обтянута джинсой. Жмурится, совсем как Матрешка. Глянул в зеркало на кошку — тоже жмурится, вытянула все четыре лапы в одну сторону. Толяныч пошарил по магнитоле, что-то лирическое выплеснулось из динамиков, сделал потише.
ХОРОШО.
Пролетели Расторгуево, как на крыльях. Ни одного патруля не встретилось, вот добрая примета. Тут уж пойдут места совсем почти родные перелески да Пахра, и дальше, дальше.
Дальше.
— На Пахру завернем? — Толяныч глянул на Ольгу быстренько, не отрываясь от дороги. — Купаться — вода еще холодная, а вот позагорать вполне реально. Так как?
Молчит. Улыбается.
Толяныч стрельнул глазом на узкую коленку — тонкие пальчики постукивают в такт музычке, и его словно бросило из холодильника в парилку. Вот оно то, чего не хватало! Бросил тачку на первый же проселок, вздымая маленькую пыльную бурю по ходу — лезвие реки отливало перламутром на безумно-ярком солнце — вдавил тормоз, словно хотел продавить днище и остановить машину подошвой кроссовка. Дернул допотопный ручник, повернулся к Ольге всем корпусом, чувствуя, как нарастает, расширяет зрачки предвкушение чего-то такого… Такого… Подхватил девушку под мышки, потянул чуть вверх и к себе.
— Так у меня ж купальника нет. — Ее глаза смеются. Смеются, смеются, и делаются больше.
Ближе. Еще ближе. ЕЩЕ!
— Это ничего… Ничего… Ничего… — Толяныч словно в бреду повторяет снова и снова, не в силах остановиться, а желтый топик отлетает куда-то назад. — Ничего… — Вздергивает ее к себе на колени.
Она помогает охотно, вывертываясь из штанов, отстраняется, ускользает, чтобы приникнуть вновь и вновь, ПУФ! — падает на кожзаменитель сидения белый кроссовок, и… Становится так легко и замечательно, а сидение пружинит в такт и в такт, словно машина помогает им соединиться.
Может она у Крота дрессированная? Ну, пусть помогает.
Помогает, по-мо-га-ет! АХ!!! И еще. Еще!
* * *— …По-о-озагара-а-аем? — Ольга по кошачьи тянется, упершись босой ногой где-то там, в подголовник сидения, откидывается спиной на руль так, что все ребра проступают, а Толяныч все никак не может выдохнуть воздух, захлебывается и наконец выдыхает в чуть позолоченную пушком окружность близкого пупка. И она покрывается пупырышками. Это забавно.
— А как же купальник? — Глупо улыбается он, чувствуя растворение холодной стали внутри. Тепло и славно, ну может совсем чуть-чуть липко. Купальник-то как же?
— Хм… — улыбается Ольга в ответ, не торопясь поменять положение.
Ее полная бесстыдная открытость тянет магнитом, и Толяныч рассматривает девушку не спеша, смакуя и ничего не пропуская. Оглядывает и проникается восхищением перед этой хрупкостью и гибкостью одновременно, ее бессовестной и сытой ухмылкой, полупрозрачной кожей. И чувствует, как сыро животу и бедрам, о которые она лениво трется смешной челочкой паха.
Смешно и щекотно.
А в окно льется солнце. Солнце льется прямиком в него, словно апельсиновый сок в стакан. Шипит, играет, резвится… И невнятный, но очень радостный вопль распирает грудь — ХОРОШО!
Вопль Толяныч конечно глотает, это пожалуй тоже Фантику, вместе с настроением. Пусть порадуется.
Вот это девушка! Просто глаз не оторвать.
— Ладно. Надо ехать. — Говорит он через неопределимое время.
— Ага. — И Ольга, мимолетно мазанув его губами по губам, плюхается на сидение рядом. — Дай-ка мне футболку пожалуйста.
Толяныч нащупал требуемое меж сидений, протянул и выбрался на вольный воздух, унося с собой запах свежей спонтанной любви. Во рту — как в Каракумах в полдень, а тут солнышко нежное, как кожа у пупка… Закурил ох, хорошо! — и наконец-то застегнул штаны.
Следом лениво вытекла Матрена, подошла, потерлась о ногу, намекая на необходимость подкрепиться. Это, кстати, мысль.
— Хорошо тебе, девочка — можешь мышку поймать, подзаправиться. Матрена посмотрела с укором. Мол, ты че, хозяин, совсем офонарел от потрахушек? Мол, я-то отлично знаю, что ты по пути прихватил кое-что поприличней. — Ладно. Не хочешь мышку — получишь коврижку.
Пока Толяныч кормил кошку предусмотрительно прихваченным сухим кормом, Ольга привела себя в порядок — натянула топик и кроссовки, причесалась. И все. И тоже покинула авто. Ее джинсы остались лежать там, куда Толяныч в запале безжалостно зашвырнул их до востребования. Говорить она начала еще в салоне и, как показалось, сразу про все начиная с погоды и кончая… Хм, какие пикантные подробности… Щебетала, словно маленькая птичка. Да и похожа на нее здорово — круглые быстрые глаза и острый, с горбинкой, нос. И ножки, тоненькие такие…
Мысль расположиться на травке показалась Толянычу перспективной. Спешить-то некуда. Москва растворилась в дрожаще-пыльном мареве, но ему все еще казалось, что он отдалился недостаточно далеко от… Чего?.. Той дряни, что закопал на кладбище? И от этого тоже.
— Поехали дальше. — Опять сказал он, глядя Ольге куда-то за ухо. Заскочим в Домодедово, и будет у тебя купальник. Нам еще не раз пруды попадутся, а там вода потеплее, да и почище будет.
— Поехали! — Звонко соглашается она сразу же и лезет в машину. Толянычу видно, как Ольга возится там, натягивая джинсы.
Вот это девушка! На все согласна!
В первой же придорожной палатке Толяныч рассеяно смел всякие шоколадки, чипсы и прочие орешки. Не забыл и про пиво. И, оценив товарный вид, взял четыре шампанского — хорошее название «Надежда», внушает оптимизм, но это будет уже на вечер. Дальше он вел машину столь же рассеянно, прибывая в приятной расслабухе.
Вдруг Ольга зашлась смехом. Звонкий, он показался Толянычу особенно притягательным. Эта подружка-пичужка определенно ему нравилась и ежесекундно открывала все новые и новые грани для симпатии.
— Ты чего?
— Ой, не могу! Ой, щас помру! — Закатывалась Ольга. — Ты только посмотри…
Толяныч посмотрел — она держала в руке маленький белый комочек. Тряхнула, разворачивая прямо у него под носом. Это оказались трусики. Ее трусики, превращенные грубыми толянычевыми руками во что-то совершенно неопознаваемое. Дыра на дыре не считая естественных.
