Татьяна Енина - Вампиры
– Не нашел. В склепе не нашел! – радостно шептал старик. – А новый склеп ты не трогал?
– А разве есть новый склеп?
Где же он?
– Хорошо, очень хорошо, – потирал старикашка свои руки.
Я ничего не понимал и страшно раскаивался, что связался с полоумным.
Соображая, как бы поудобнее выбраться из глупого положения, я молчал.
Молчал и старик.
– Когда ты едешь обратно в чужие края? – наконец спросил он.
– Обратно? и не собираюсь! – возразил я с удивлением. – Замок вычищен, отремонтирован заново, и через две недели моя свадьба.
Глаза старика опять выразили ужас.
– Ты намерен навсегда поселиться в замке и хочешь жениться, быть может, уже наметил невесту. Безумец, безумец, разве старый Петро не был у тебя, разве он не сказал тебе, что по завету отца ты не должен был приезжать в замок, а не то, что жить тут, да еще с молодой женой, – кричал, весь трясясь, старик.
Все эти глупые охи и крики окончательно мне надоели, и я резко сказал:
– Отец ни разу не писал мне ничего подобного, да и теперь поздно об этом говорить; невеста моя уже приехала и находится сейчас в замке.
– Пресвятая Матерь Божия, помилуй ее и спаси! – горестно прошептал старик. – Ну, Карло, не думал я, что судьба заставит выпить меня и эту горькую чашу. А видно, ничего не поделаешь! Мы оберегали тебя от этого ужаса, но ты сам дерзко срываешь благодетельный покров. Твой отец взял с меня и Петро странную клятву, что тайна эта умрет с нами…, но теперь я должен, я обязан открыть ее тебе… Да, прости меня Пресвятая Заступница…, дорогой друг, ты говорил: «Смотри, ни на духу, ни во сне ты не должен говорить, из могилы я буду следить за тобой», а сейчас, если ты можешь слышать, пойми и прости: но ведь Карло надо спасти, избавить, хотя бы ценой моей души – души клятвопреступника! – печально и торжественно проговорил старик.
Он замолчал и скорбно поник головою.
Хотя все его слова представляли какой-то бред, но я не считал его больше сумасшедшим, что-то говорило мне о их правде и о ужасе, что ждет меня.
Я молчал, боясь нарушить думы доктора, и в то же время старался догадаться, что за тайну должен он мне открыть. Первая моя мысль была насчет моего большого состояния: честно ли оно нажито? нет ли крови на нем?
– и я давал себе слово исправить, что можно.
Нет, невероятно.
Смерть матери, неповинен ли в ней отец?
Тоже нет. Он обожал ее и пятнадцать лет хранил верность ей и чтил ее память.
Что же, наконец?
Доктор все молчал…, потом спросил меня:
– Карло, что помнишь ты из своего детства? Я стал рассказывать, вспоминая то то, то другое.
– Ну, а что ты думаешь о смерти своей матери?
Холод пробежал по мне – неужели?
Я рассказал то, что ты уже знаешь, т. е. что мать видела во сне змею, которая ее укусила, закричала ночью и от страха заболела. Потом ей было лучше, но после обморока в зале болезнь ее усилилась.
Затем, этого ты еще не знаешь, она начала сильно слабеть день ото дня, и все жаловалась, что по ночам чувствует тяжесть на груди: не может ни сбросить ее и ни крикнуть.
Отец начал вновь дежурить у ее постели, и ей опять стало легче. Устав за несколько ночей, отец решил выспаться и передал дежурство Пепе.
В ту же ночь матери сделалось много хуже.
Утром, когда стали спрашивать Пепу, в котором часу начался припадок, она ответила, что не знает, так как ее в комнате не было.
– Господин граф пришел, и я не смела остаться, – сказала она.
– Я пришел, что ты выдумываешь, Пепа, – засмеялся отец.
– Да как же, барин, вы открыли дверь на террасу, оттуда так и подуло холодом, и хоть вы и укутались в плащ, но я сразу вас узнала, – настаивала служанка.
– Ну, дальше, – сказал, бледнея, отец.
– Вы встали на колени возле кровати графини, ну я и ушла, – кончила Пепа.
– Хорошо, можете идти, – сказал отец и, поворачивая к доктору свое бледное лицо, прошептал:
– Я не был там! – Я замолчал на минуту.
– Так, – качнул старик головою, – так.
– Чем кончилось это дело, кто входил в комнату матери, я не знаю и до сих пор, – закончил я.
– Дальше, дальше, – бормотал старик.
– Дальше, через три дня Люси, мою маленькую сестренку Люси, – продолжал я свой рассказ, – нашли мертвою в кроватке. С вечера она была здорова, щебетала, как птичка, и просила разбудить ее рано…, рано – смотреть солнышко.
Утром, удивленная долгим сном ребенка, Катерина подошла к кроватке, но Люси была не только мертва, но и застыла уже.
– Так! – снова подтвердил доктор. Люси похоронили, и в тот же день мать подозвала меня к своей кушетке и, благословляя, сказала:
– Завтра рано утром ты едешь с Петро в Нюрнберг учиться. Прощай, – и она крепко, со слезами на глазах меня расцеловала. Ни мои просьбы, ни слезы, ни отчаяние – ничего не помогло…, меня увезли.
Даже через столько лет старое горе охватило меня, голос дрогнул, и я замолчал.
– Так, – опять качнул головою старик, – так. А не помнишь ли ты еще чьей-нибудь смерти, кроме Люси? – спросил он.
– Еще бы, тогда умирало так много народу: все больше дети и молодежь, – ответил я, – а похоронный звон из деревни хорошо было слышно у нас в саду, и я отлично его помню. Да и у нас на горе было несколько случаев смерти, – закончил я.
Опять длинное молчание. Точно старик собирал все свои силы. Он тяжело дышал, вытащил свой платок и отер лысину.
– Ну, теперь слушай, Карло.
– После твоего отъезда смертность не прекращалась. Она то вспыхивала, то затихала. Я с ума сходил, доискиваясь причины. Перечитал свои медицинские книги, осматривал покойников, расспрашивал окружающих…
Ни одна из болезней не подходила к данному случаю.
Одно только сходство мне удалось уловить: это в тех трупах, которые мне разрешили вскрыть, – был недостаток крови. Да что на шее, реже на груди – у сердца, я находил маленькие красные ранки, даже вернее, пятнышки. Вот и все.
Странная эпидемия в народе меня очень занимала, но я не мог вполне ей отдаться, так как болезнь твоей матери выбила меня из колеи.
Она чахла и вяла у меня на руках. Вся моя латинская кухня была бессильна вернуть ей румянец на щеки и губы.
Она явно умирала, но глаза ее блестели и жили усиленно, точно все жизненные силы ушли в них.
Эпизод с господином в плаще пока остался неразъясненным.
Только с тех пор ни одной ночи она не проводила одна: отец или я; мы чередовались у ее постели.
Лекарства ей я тоже давал сам…, но все было тщетно… Она слабела и слабела.
Однажды днем меня позвали к новому покойнику; твой отец был занят с управляющим. Графиня, которая лежала в саду, осталась на попечении Катерины.
