Стивен Волк - Готика
— Есть заболевание, — сказал Шелли, прислоняясь к стене. — Очень редкое, от него нет лекарства… — Он медлил. — Я никому не говорил об этом.
Байрон взял его руку, и Шелли подошел к нему ближе.
— Название болезни «нарколепсия». Те, кто страдают ею с детства, привыкли жить с постоянным страхом, что они могут в любой момент впасть в сон… уснуть так, что замедлятся все жизненные функции, обмен веществ. Сон, неотличимый от смерти.
— Завидую, — сказал Байрон саркастически. Он не верил ему.
Для него это была «запонка», извлеченная из «шкатулки» медицинского словаря и пристегнутая на рукаве, как дополнение к поэтическому темпераменту.
Шелли вспыхнул, толкнул Байрона обратно в кресло.
— Неужели завидуешь? Когда ты думаешь о том, что проснешься однажды в гробу, когда ты абсолютно уверен, что однажды обнаружишь себя заживо погребенным. — Вдруг он сел на пол и заплакал как ребенок.
— Буря, разыгравшаяся за окном — это само спокойствие по сравнению с тем, что творится у тебя в голове, Шилл. — Байрон положил голову Шелли к себе на колени.
— Что в моей голове? Я не знаю. Ужас, а в следующее мгновение — любовь.
— Ужас имеет неотразимую прелесть, — сказал Байрон, дотрагиваясь до белокурых волос Шелли, — была бы гладкая шея женщины столь желанна, если бы недопустимая запретная мечта увидеть на ней капельку крови?.. — У Шелли немедленно высохли слезы. — Забудь своих женщин, не трать свой драгоценный талант на них…
Он почувствовал, как сильные руки Байрона очень нежно массируют мышцы его плеч. Очень нежно.
Поэты созданы… друг для друга…
Шелли почувствовал тепло дыхания другого мужчины. Оно напомнило ему запах ямы, из которой он только что выбрался. Он почувствовал пальцы, перебирающие копну его волос. И губы. В то время как они запечатлели на его шее страстный поцелуй.
Я молча наблюдала за ними с лестницы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Из всех гостей, находившихся на вилле Диодати этим летом, я была без сомнения самым неожиданным. И Байрон не скрывал этого. Он редко замечал мое присутствие и никогда не разговаривал со мной. Он отвечал раздражением на любое мое слово, когда я высказывала свое мнение по поводу предмета разговора, постоянно подчеркивая своим молчанием, что мои высказывания совершенно ни к чему. Даже ненавидимый им Полидори время от времени забавлял его, или по крайней мере был причиной его гнева, поэтому представлял собой известную ценность. Я со своим моральным кодексом не вписывалась в компанию этой драматической личности.
Само мое присутствие смущало его, потому что женщина хоть со сколько-нибудь сильным характером и волей не соответствовала характеру Байрона. Я поняла наконец, что единственным человеком, способным реально оценивать ситуацию на вилле, была я.
Байрон находился в бильярдной комнате. Комната была наполнена дымом. Он сидел в полутьме за зеленым столом и курил свою сигару. Я заняла место у двери. Он смотрел на меня в упор и при этом полностью игнорировал мое присутствие.
— Если у тебя есть, что сказать, говори.
Я знала, что он был хорошим игроком, но даже новичок имеет шанс, если играть на обманутых ожиданиях.
— Клер, — сказала я.
— Что Клер? Знаю ли я Клер?
— Ты любишь ее?
— Ах!
— Ты когда-нибудь любил ее?
— Увы, во мне не осталось любви ни для кого. К сожалению, я не способен играть стоика с женщиной, которая проделала тысячемильный путь для встречи со мной. Кроме того, если на меня хорошенько нажать, я поддаюсь. К тому же ничто человеческое мне не чуждо, я не прочь поразвлечься…
— Ты планируешь бросить ее?
— Я никогда ничего не планирую.
— Ты знаешь, что это убьет ее. Она погибнет.
— Все мы погибнем, — произнес он со спокойной убежденностью. — С тех пор как я впервые вернулся в Англию, меня встретила смерть трех наиболее близких мне людей, я знаю, что все, кто близок мне, умрут трагической смертью. Это печать.
— Я извиняюсь, но мне кажется, что ты слишком тщеславно считаешь свою трагедию нашей.
— Посмотрим.
Он считал себя падшим созданием, изгнанным с Небес и осужденным на новое воплощение на Земле, чтобы подвергать пытке себя и других, распространяя Грех. Он наслаждался им. Он хотел его.
— Ты всегда издеваешься над теми, которые любят тебя? — Он пожал плечами. — Пусть эта роль уготована мне.
— Вампир! Да, эта роль идеально подходит к тебе…
— Я думал, что ты, как и твой мужчина, страстная поклонница свободной любви!
— Свободная любовь, да, но не свободная боль. Не свободное сумасшествие, не свободный ужас.
— Ты закончила?
— Нет, не закончила, — сказала я, останавливая его руку, потянувшуюся за графином. Теперь он не мог не посмотреть мне в глаза. — Это все не закончено… знаешь почему? Потому что она носит в себе твоего «ребенка»!
Я ждала большего от него. Но он никак не прореагировал, лишь отвел свой спокойный тусклый взгляд в сторону. Когда он вновь посмотрел на меня, я с трудом поверила своим глазам. На его лице сияла улыбка. Но не улыбка гордого отца, а улыбка человека, которому его же собственная шутка вдруг показалась очень смешной.
— Ну?
— Ну и что? — сказал Байрон. — Я уверен, что даже Полидори может произвести обычный аборт.
— О, Господи!
— Неужели? Такая трогательная забота о своей сводной сестре!
— Что ты хочешь сказать?
Он подошел ближе.
— Всегда втроем. В одной и той же спальне, иногда в одной и той же кровати! Клер все мне рассказала о вашей любви «а труа»! Как вы делили его…
— Чушь! Просто потому что… мы…
— Тебя не беспокоит она и ее «страхи», не так ли. — Теперь он подошел ко мне. — Это просто ревность, ты боишься, что она похитит его у тебя.
В его глазах я увидела, что мы говорим не о Шелли и Клер, его похищал у меня другой человек. Я знала об этом. Он знал об этом. Я ревновала Шелли не к Клер.
— Прекрати! Прекрати!
Шелли и Байрон. Я ревновала Шелли к Байрону.
— Ты прекрасно знаешь, что между ними…
Прежде чем я осознала, что я делаю, я залепила ему звонкую пощечину. Он никак не прореагировал, даже улыбка не исчезла с его лица. Когда я приготовилась влепить ему еще одну, он оттолкнул меня к стене, поймал мою руку на лету, прижал ее к телу.
— Насилие? — спросил он. И его щека оказалась рядом с моей. — А я думал, что насилие несовместимо с понятием «интеллигентная» женщина.
Он прижал свои губы к моим. Я отвернулась. Я возвратилась к разговору о Клер, я защищала Клер.
— Ты ошибаешься. Его единственная любовь — опий, другой ему не нужно.
