Вера Крыжановская - Из царства тьмы
Писание оборвалось и написанное исчезло. Ошеломленный и сидевший молча Зепар вдруг пришел в бешенство, Топая со злости ногами и деря клочьями седые вихри, он разразился проклятиями и богохульствами, но когда взрыв неистовства, наконец, утих, бледный и дрожащий от волнения Зепар проговорил хриплым голосом:
— Прощай, Укобах, так как мне здесь больше нечего делать. Тебе же с почтенным Уриелем желаю стяжать лавры в затеваемой вами борьбе, но если он поплатится за это своей старой шкурой, то я не стану о нем горевать. Будущее покажет, прав ли был Бифру, советуя уступить эту сволочь. Нам она ни к чему не нужна и из-за нее происходят одни скандалы, да и на имущество Ван-дер-Хольма нашлись бы более путные наследники, чем эта провонявшая ладаном дрянь.
Когда он, ворча, вышел и дверь за ним закрылась, Укобах окурил все помещение, дал укрепляющее питье Биллису и камеристке, а потом пошел взглянуть на Мэри. Та продолжала спать мертвым сном и, казалось, не заметила ничего происшедшего.
— Завтра, когда барыня проснется и оденется, скажите ей, что я прошу ее пройти ко мне в лабораторию, — приказал он, выходя, камеристке.
Мэри проснулась поздно. Она чувствовала себя разбитой, все тело ныло и голова была тяжела, тем не менее, она отлично помнила видение, предшествовавшее обмороку, как и свидание на кладбище с Вадимом Викторовичем. В ней вспыхнуло непреодолимое желание снова увидеть его, но в эту минуту ее словно обдали холодной водой: камеристка передала приказ Укобаха явиться к нему в лабораторию, и это повеление прозвучало подобно лязгу сковавшей ее цепи. И как могла она забыть, что прежней Мэри уже нет, а существует только сестра Ральда — проклятая, дочь ада. С угнетенным сердцем и поникшей головой прошла она в лабораторию, где Укобах читал подле окна. Долгим испытующим взглядом смотрел он на остановившуюся в дверях красавицу, бледную, как восковая маска.
— Здравствуйте, сестра Ральда. Соблаговолите присесть, — вежливо сказал он, придвигая ее кресло, — и побеседуем. Прежде всего, не знаю, известно ли вам случившееся этой ночью происшествие, с которым брат Зепар не смог бы справиться без моей помощи.
Он вкратце передал происшедшее и сурово прибавил:
— В противном нам лагере вы оставили людей, которые, по-видимому, желают получить вас обратно, но… этим они оказывают вам плохую услугу, тем более, что никто их об этом не просит. Борьба предстоит тяжелая и опасная, потому что ставкой является ваша жизнь. Мы никогда не уступаем обратно членов, которые получили, как вы, уже столь высокое посвящение; не забудьте, сестра Ральда, что вы располагаете значительными силами и обладаете опасными тайнами. Должен заметить по этому поводу, что вы проявляете преступнейшее равнодушие против производимых нападений, и эта ваша бездеятельность затрудняет нам вашу защиту. Однако берегитесь, сестра, все это может дурно кончиться. Стряхните с себя леность, и с мужеством, ретиво отражайте всякую попытку вернуть вас, и ваше сопротивление поможет вашим друзьям. Поймите же, что вы только мертвой выйдете из братства, а если ваши наставники найдут, что вы слабеете, тогда будут употреблены более суровые меры и вас отправят в какую-нибудь далекую общину, чтобы укрепить в уважении культа, которому вы принесли клятву верности.
Укобах умолк и пронизывающе смотрел на Мэри, которая стояла мертвенно-бледная, поникнув головой.
— Завтра прибудет Уриель и переговорит с вами, а пока я должен сообщить его распоряжение относительно вас. Впредь до нового распоряжения вы будете заключены в ваших комнатах, не смеете выходить из них и никого не принимать. Одинаково вам запрещено предаваться воспоминаниям о происшедшем. Вот все, что я имел сказать вам. Прибавлю еще один, последний, дружеский совет: будьте тверды, благоразумны и не рискуйте будущим, сулящим вам богатство и наслаждения, ради каких-то утопий, навсегда вычеркнутых из вашей жизни. Теперь мы прочтем молитвы люциферианского ритуала, а затем я вас отпущу, сестра.
Машинально пробормотала усталая Мэри кощунственные славословия и совершила обычное коленопреклонение перед статуей Люцифера, а затем вышла, не говоря ни слова. Укобах проводил ее мрачным взглядом.
«Гм… Такое душевное настроение и прострация сулят мало хорошего: отрава действует и, я начинаю опасаться, как бы — не пришлось покончить с ней», — подумал он, хмуря брови.
У себя Мэри бросилась в кресло и взялась за голову. Глубокое отчаяние охватило ее душу, и все ее существо трепетало от безумной тоски и отчаяния, что она обречена на смерть. Горючие слезы неожиданно сверкнули между ее пальцами и падали на Пратисуриа, который неизменно лежал у ее ног, охраняя свою госпожу. Минуту спустя тигр с тревожнее видом поднял голову и внимательно взглянул на нее, а потом, мягко поворчав, положил свою огромную лапу на ее колени. Мэри выпрямилась и увидела, что глаза тигра с удивительным выражением смотрят на нее. За это время она привязалась к своему безмолвному стражу и перестала его бояться, но в эту минуту ее изумило выражение животного, тигр дрожал всем телом, а в зеленоватых глазах проглядывало нечто человеческое, несомненно, выражение тоски и страдания.
Мэри вздрогнула. Неужели и он чувствовал свою неволю и мечтал о девственных джунглях родины, где он — страшный царь джунглей — жил на свободе, до той злополучной минуты, когда им овладела баядерка, обратившая его в свою игрушку и орудие мести? О! Бесспорно, страшный зверь оказывался менее дик и жесток, чем орда последователей сатаны, в когти которых они оба попали.
В отчаянии она порывисто обняла шею тигра, прижалась к нему и судорожно зарыдала, а Пратисуриа оставался неподвижен и только лизал нежно обнимавшую его руку. Наплакавшись досыта Мэри выпрямилась и с удивлением заметила, что полуоткрытые глаза грозного зверя заволоклись слезами.
— О, Пратисуриа, ты тоже оплакиваешь свою свободу?! Бедный мой товарищ по несчастью! — сказала Мэри и снова зарыдала.
Тигр положил ей голову на колени, и оба застыли в молчании.
Остаток дня, наступившая ночь и следующий день не принесли ничего особенного, и Мэри блуждала по трем комнатам, ставшим для нее тюрьмой, не находя покоя. Она не видела никого, кроме камеристки, которая с надутым видом молча служила ей, подавая завтрак или обед, но до еды Мэри не дотрагивалась.
С часу на час душевное состояние становилось все тягостнее, гнетущая тоска терзала ее, и она попробовала вызвать Ван-дер-Хольма, но тот не явился. Взамен того она увидела Кокото, забравшегося в камин со своей стаей; маленький бесенок казался удрученным, и его рубиновые глазки укоризненно смотрели на нее. Тянулись тяжелые часы, а с наступлением полуночи такая тоска и ужас напали на Мэри, что она боялась сойти с ума. Сжав голову руками, она забилась в угол дивана, сердце ее было готово разорваться, и она с отчаянием думала о Заторском, мысленно призывая его на помощь. В эту минуту звонкий незнакомый голос прошептал у нее над ухом:
