Том Холланд - Спящий в песках
Впрочем, ответ на эту загадку нашелся довольно быстро. Освободив бедра и грудь мертвеца от песка, мы увидели, что тело его неестественно изогнуто. Такая поза могла указывать на скоропостижную, насильственную смерть.
"Обратил ли на это внимание Ахмед?" – подумал я и, покосившись на десятника, заметил, что у того дрожат руки. Наконец, когда я, расчистив грудь, уже готовился перейти к шее, он выронил свою кисточку и сел прямо на песок. Выглядел араб испуганным, и в то же время чувствовалось, что он заворожен происходящим. Мимолетно встретившись с ним взглядом, я продолжил свою работу, но очень скоро тоже откинулся назад в немалом удивлении.
Причина смерти больше не вызывала сомнений. Сухой песок на века законсервировал позу умирающего, инстинктивно схватившегося руками за свое горло, в тщетной надежде зажать смертельную рану. Поняв это, я возобновил расчистку и с удвоенной энергией принялся убирать песок и камни с лица.
Ахмед вдруг испуганно охнул, а сверху, из-за пределов траншеи, до моего слуха донесся какой-то звук – хотя, быть может, мне это только почудилось. Так или иначе, но посторонний шум меня не остановил.
Лишь полностью освободив от песка лицо покойника, – руки мои к тому времени ощутимо дрожали – я оглянулся на Ахмеда и с вымученной улыбкой пробормотал:
– Бог мой, до чего может довести человека игра воображения. Вся эта чертовщина заставила нервничать не только тебя, но и меня.
Ахмед попытался улыбнуться в ответ, но его гримаса больше напоминала оскал. Глаза десятника были расширены, лицо походило на мертвенно-бледную маску, хотя, конечно, выглядело не столь устрашающе, как лежащий передо мной в траншее череп. Лишь с большим трудом мне удалось заставить себя еще раз взглянуть на результат собственных трудов, а когда я все же отважился, то – с немалым стыдом признаюсь в малодушии – меня снова пробрала дрожь. Никогда прежде мне не доводилось видеть столь страшно и отвратительно деформированного человеческого лица. Пропорции головы поражали: череп казался невероятно огромным, тогда как лицо – маленьким, как будто съежившимся. Щеки ввалились внутрь, словно на них с обеих сторон надавили гигантскими пальцами. Пергаментная кожа туго натянулась на костях, надо лбом сохранилось несколько клочков волос Ни единой особенности, способной помочь в определении пола, возраста или расовой принадлежности мертвеца не сохранилось. В общем, назвать то, что мы откопали, человеческими останками можно было лишь с большой натяжкой.
– Господин! – неожиданно вскричал Ахмед, и в голосе его явственно прозвучали визгливые нотки. – Там... какие-то звуки... – Он указал в темноту, за край раскопа. – Какой-то шум!
Я напряг слух, но вокруг царила могильная тишина. Я уже собрался было высмеять десятника, заявив, что у него галлюцинации, но тут и вправду послышался странный шаркающий звук. Он приближался.
Взглянув на меня расширенными, округлившимися глазами, Ахмед схватил один из факелов и вознамерился выбраться из котлована. Я окликнул его, призывая подождать, но он не отреагировал, и мне не оставалось ничего другого, кроме как раздраженно выругаться и поспешить за ним. Шаркающие звуки стали громче, и теперь было ясно, что их источник находится за моей спиной. Развернувшись, я повел факелом из стороны в сторону, но ничего не увидел и двинулся дальше. Вновь воцарилась тишина. Потом шаги – уже быстрые, почти бегущие – раздались вновь. Я опять развернулся, но, как оказалось, слишком поздно. Мне удалось мельком увидеть лицо напавшего на меня араба: холодные глаза и усмешку на губах... А через мгновение моя голова взорвалась болью и все вокруг погрузилось во мрак...
Трудно сказать, сколько времени я оставался без сознания. В чувство меня привел Ахмед, и, прежде чем он успел хоть что-то сказать, стало ясно, что и он подвергся нападению. Волосы его были заляпаны кровью. Человек, нанесший мне удар, исчез, оставив лишь следы на песке, но, увы, исчез не только он. Когда я, шатаясь и кряхтя, ухитрился-таки подняться на ноги, Ахмед с угрюмым видом указал в направлении раскопа. Поспешив туда, я увидел, что худшие мои опасения подтвердились. Тело исчезло, равно как и завернутая в тряпицу и отложенная мною в сторону плакетка. Обе находки пропали бесследно, а вместе с ними и мои надежды. Разочарование и огорчение были особенно глубоки из-за осознания того прискорбного факта, что теперь мне не оставалось ничего другого, как на следующий день уехать в Каир. Поначалу у меня теплилась надежда, что Ахмед узнал нападавших, но он, как и я, оказался захваченным врасплох и в ответ на мои расспросы лишь сокрушенно качал головой. Правда, десятник обещал организовать расследование и непременно отыскать как мумию, так и портрет Тии, однако я понимал, что уповать на успех не стоит. Как бы то ни было, я дал Гиригару денег и взял с него словно держать меня в курсе дела.
Поблагодарив Ахмеда за долгую службу, я уже намеревался уйти, но вдруг почувствовал, что араб явно хочет сказать мне что-то еще. Он долго не мог решиться и, лишь когда мое терпение стало истощаться, прокашлявшись, пробормотал:
– А как же гробница, господин? Я хотел сказать насчет гробницы.
Я сосредоточенно нахмурился.
– Насчет гробницы?
– Ну, помните ту историю с гробницей и демоном? Помните изображение львицы с женской головой? И что его нашли возле запертого входа. Я вам рассказывал. Но люди толковали и кое о чем еще. Будто бы там был еще и труп, причем с разорванной глоткой.
Я прищурился, долго с многозначительным видом теребил кончики усов и наконец произнес:
– Неужели?
Ахмед прокашлялся снова.
– Господин, не могли бы вы задержаться на несколько недель?
– Увы, Ахмед, не могу. Без веских доказательств не могу.
– А... мистер Дэвис?
– Что – мистер Дэвис?
– Вы расскажете мистеру Дэвису о том, что произошло ночью?
Обведя взглядом безбрежные пески и подумав о том, какие тайны они, возможно, скрывают, я посмотрел на Ахмеда и промолчал.
– Вы вернетесь, господин, – шепотом произнес он. – Милостью Аллаха вы непременно вернетесь и сможете продолжить раскопки в Долине царей.
– Будем надеяться, – отозвался я, слегка пожав плечами.
* * *Разумеется, я сожалел о необходимости распроститься с Фивами, особенно учитывая сопутствовавшие этому обстоятельства, однако не могу не признать, что перспективы новой должности пробуждали в моей душе радостные ожидания. Работа в качестве главного инспектора и жизнь в огромном Каире сулили мне множество новых впечатлений. Мне, привычному к уединению и тишине, нарушавшейся разве что криком ястреба или доносившимся из песков воем шакала, был в диковину непрерывный шум многолюдных каирских улиц. Топот ног, гул голосов и скрип тележных осей не смолкали даже по ночам. А когда с минарета раздавался призыв муэдзина к молитве, я, глядя с плоской крыши на тающие в тумане башенки многочисленных мечетей, порой думал, что этот древний, чуть ли не как сам город, зов растворяет само время.
