Марьяна Романова - Старое кладбище
Я закрыл глаза, носом глубоко втянул воздух. Я старался ни о чем не думать, сосредоточился только на ощущениях, которые испытываю в данный момент. Воздух прохладный, и этот особенный запах, кладбищенский. Земля, трава, сладость цветов и перегноя. Не знаю, сколько так прошло времени, но в какой-то момент я почувствовал себя марионеткой, которую ноги сами куда-то ведут.
Стараясь не упасть, полуоткрыв глаза, я брел по бездорожью, краешком сознания отметив, что за все время ни разу на могилку не наступил, хотя тропок видно не было. И вот наконец я остановился, и сердце быстрее забилось, и даже ладони вспотели. Я понял: вот оно, то самое место.
Сел на корточки, траву руками раздвинул. Так и есть, когда-то здесь перекресток был. Я на землю лег, ухом к траве прижался, как Колдун меня учил. Мне мерещилось, что под толщей земли идет какая-то сокрытая от людей жизнь – ветер там воет, плачет кто-то, шепот какой-то, а вот будто бы молитва монотонная, скрежет, чьи-то крики, голоса глухие, речь медленная и невнятная, слов не разберешь. Неприятно было слушать это, холодно, убежать хотелось.
Я встал на колени, оставил на перекрестке принесенные дары и мысленно обратился к энергии, которая кладбище охраняет. В деревнях ее называют Хозяином и Хозяйкой кладбища. Хозяйка – растворяющая черная дыра, как будто бы пятно кислоты, способное переварить всё, что в нем окажется. Хозяин – воля мертвая, тут и память о тех, кто упокоился, и слезы их, и чувства ушедших, и всё то, с помощью чего вершится кладбищенское колдовство.
Немного постояв на перекрестке, я поклонился и, не оборачиваясь, пошел прочь.
На дороге мужика из местных встретил, тот обратился ко мне. На Севере поговорить, даже с незнакомыми людьми, любят, ненормальным считается мимо встречного пройти, словом не обмолвившись. Но Колдун строго-настрого наказал: встретишь кого, взгляд в землю упри и скорее прочь, не думай, что хамом тебя сочтут, – дело важнее. Так я и сделал, и, уходя, спиной почувствовал неприязненный взгляд мужика.
Меня порой удивляло, что Колдун совсем не боится народной расправы. Традиционно на Руси с такими, как он, жестоко поступали – могли годами за помощью ходить, а потом, выждав удобный момент, «петуха красного» в дом пустить, вилами заколоть, а тело спрятать, и не найдет никто, круговая порука. Я читал о таком случае в старой книге.
В послевоенные годы прибился в одну деревню мужик, занял дом пустующий, крышу починил, забор поставил, стал жить-поживать. Был тихий, работящий, вежливый, не пил совсем, руки золотые. С разговорами к соседям не лез, наоборот, предпочитал уклоняться, но в помощи никогда не отказывал. Все были рады чужаку – мужчин-то не осталось, а тут такой жених завидный. Молчун, конечно, но кто его знает, что пережил – война на каждой душе шрамы оставила, говорить о прошлом считалось неприличным. Местные бабы вокруг дома его ходили, шушукались – одна крынку молока свежего принесет, а сама томно смотрит, и брови углем намазаны. Вторая просит в бане печь поправить, а потом в эту же баню его и приглашает благодарно – ни стыда, ни совести, на глазах у деревни всей. Вот ей позору-то было, когда он отказался – не любитель, мол, я жара русского, каждое утро ведро воды на макушку выливаю, и довольно мне. Те, кто постарше, дочек своих подсылали. Мужик тот еще и хорош собой был – статный, высокий, сильный, борода светлая, синие глаза. Настоящий богатырь русский.
Только вот шли месяцы, а ни с кем так и не сложилось у чужака. Да еще и странные вещи о нем выясняться начали – в деревне голодно, люди в обносках ходят, будущего боятся, а он не бедствует, ботинки целые носит, всегда в его доме есть сахар, чай, мука хорошая, белая. И почти каждый день на велосипеде уезжает куда-то – как на работу. И вот одна девица, влюбленная в него, однажды проследить за ним решила. Вернулась возбужденная. Оказывается, чужак за околицей деревенской с незнакомыми людьми встречается, и те деньги ему передают. А он в обмен руки над их головами держит. Благословляет как будто бы. Глаза закатит, лицо к небу обратит, трястись всем телом начинает.
Деревенские сплетни, что вода в дырявом ведре – долго в одном доме не варятся, обязательно по всей улице расплескаются. Конечно, и до самого мужика дошло, что о нем соседи судачат. Вот однажды он и признался прилюдно: есть дар у меня, руками лечить умею. Сначала не поверили ему, конечно, на смех подняли – вот фантазер! Дело в глухой-глухой деревне было, но все-таки конец сороковых, научный атеизм, светлое будущее. А потом у кого-то зуб разболелся, вот о чужаке и вспомнили. Пришли к нему без особой надежды, тот руками поводил, глаза в небо потаращил, всё и прошло. Прошла боль, будто бы и не было ее. С тех пор потянулись к его дому страждущие – у кого спина к дождю разболелась, кто от пьянства заговорить хочет, у кого в желудке такие рези, что ни кусочка не проглотишь и слизью рвет по утрам. Никому не отказывал сосед, хотя всем было понятно, что не доставляет ему радости помощь эта бесплатная. Но понимал: хочешь жить мирно, не сумел талант свой от глаз посторонних скрыть надежно, так расплачивайся.
Так несколько лет продолжалось. А потом приключился у него конфликт с колхозным председателем. У того горе в семье случилось – дочка восемнадцатилетняя на пожаре чуть не сгинула. Сарай горел, она выйти не успела, в огне металась, как птица Феникс нарождающаяся. Выжить – выжила, только вот на лице шрамы уродливые остались, председатель боялся, что замуж не возьмут. Вот и привел ее к лекарю: мол, слышал, ты руками своими чудеса творишь, вот и сделай, чтобы шрамы у дочки моей рассосались. Но тот только руками развел: да, есть у меня дар, но я же не бог всесильный, материю менять не могу. Боль снять – это пожалуйста, но шрамы убрать – извините меня, нет во мне силы такой.
Председатель на него почему-то обозлился. Может быть, расстроился, что надежду последнюю отняли, может, у него сердце рвалось каждый день на слезы дочкины смотреть. А может, вина его мучила – сарай-то от его окурка непогашенного вспыхнул. Он бычок в ворох соломы сухой щелчком отбросил. На его глазах все и случилось, да так быстро, что он и опомниться не успел. И вот теперь он вроде бы нового виноватого нашел – горе-колдуна.
Угрожал ему: либо дочке моей лицо прежнее вернешь, либо со свету сживу тебя.
Вся деревня на стороне мужика-лекаря была, все ему сочувствовали. Но председатель как-то сумел за несколько месяцев их на свою сторону аккуратно перетянуть. Работал грамотно и методично. Тут слушок пустит: вон в крайнем доме корова сдохла, а почему, как думаете? Правильно, колдун ваш у хлева за день до смерти животины стоял да бормотал что-то себе под нос. Спрашивается: откуда сила-то у него, чьей силой он людей лечит? Не бог же его даром таким наделил. А если не бог, то кто, спрашивается? А? А разве дьявол делает что-то бескорыстно, разве потом не приходится втридорога переплачивать? Помните, старой Федоре он сначала подагру вылечил, а потом у нее в городе сын погиб? Почему молодой парень душу небу отдал ни с того ни с сего? Замерз на улице пьяным, говорят? Слабо что-то верится, а то у него дома не было, где ему пьяным спать. Бесы его в сугроб привели, а всё потому, что мать у дьяволопоклонника подагру свою окаянную лечила. Ну и как тебе, Федора, без подагры той живется теперь – поди, счастливо?
