Сергей Арбенин - Собачий род
Вся эта комната была сплошь заставлена комнатными цветами в самых разных горшках и горшочках; цветы висели по стенам в кашпо, стояли на полу на треногах, и запах в комнате всегда был одуряющим. Время от времени баба пересаживала отростки в маленькие горшочки и несла на базар — продавать.
Вот и сейчас она ушла в большую комнату, оттуда стали доноситься всхлипывания, перешедшие постепенно в глухое бормотание.
Но не это было самое плохое. Самым плохим было то, что баба после таких молитв становилась сердитой, злой. И тогда уж к ней с вопросами и просьбами не подступайся: прогонит.
Алёнка перетерпела слезы.
Мамы не было давным-давно, и Алёнка её почти не помнила. Она бы и не помнила, если бы баба время от времени не напоминала.
Придёт соседка, сядут они с бабой, начнут говорить о родне, о знакомых, о соседях, и в конце обязательно заговорят о маме.
Алёнка не любила эти разговоры. Уходила на улицу. В дождь — сидела, нахохлившись, на крыльце под навесом.
Она-то знала, что мама не умерла. Она где-то далеко, но живая. Алёнка это чувствовала. Баба просто не знает, ошибается. И однажды мама вернётся, баба вскрикнет, — и тогда уж и Алёнка сразу её вспомнит. И, может быть, кинется ей на шею.
А может быть, и нет.
— Алё-он! — послышался глухой голос с тёмной улицы. — Алё-он!
Алёнка потихоньку оделась, постояла, прислушиваясь, как баба шепчет странные и страшноватые слова, — и быстро выбежала на улицу.
Андрей, нахохлившись, сидел на крылечке у ворот.
Алёнка села рядом. Посмотрела на его плечо — толстое от намотанных под курткой бинтов, — спросила уважительно:
— Больно?
— А? — очнулся Андрей, махнул здоровой рукой. — Да не-е…
Вздохнул.
— Джульку убили.
— Я знаю, — сказала Алёнка.
Андрей покосился на неё. Подождал, не решаясь задать вопрос, потом тихо-тихо спросил:
— Алён… А ты взаправду уже не можешь его оживить?
Алёнка помолчала.
— Наверное, нет.
Андрей тяжело, по-мужски, вздохнул.
— Я так и думал. Если б его только ранило, — ты бы смогла, да? А мёртвого — нет.
Алёнка сняла рукавичку, сосредоточенно погрызла грязный ноготь. Потом спросила:
— А где он сейчас?
— Джулька?
— Ну да.
— Не знаю… Весь двор обыскал, все сараи, — нету. А папка молчит, не говорит. Даже погрозился: мол, ещё раз спросишь, — убью. А драться-то он мастер. Однажды мамке так врезал…
Алёнка отмахнулась:
— Да знаю я! Ты рассказывал.
Ещё подумала. Наконец сказала:
— Наверное, он Джульку за переезд отвёз. Ну, туда, где мёртвого человека нашли.
— Наверное, — согласился Андрей.
— А может быть, туда, куда вчера собак увозили, — на свалку.
Андрей пожал плечами:
— Да какая теперь разница…
— Есть разница, — сказала Алёнка. — Если за переезд — мы его похоронить бы смогли.
Андрей открыл от удивления рот.
— Зачем?
— Ну… Так полагается.
Андрей задумался. Потом вдруг вскочил:
— Посиди тут! Я счас!
Он побежал к дому, а через минуту выволок из ворот старые санки с корытом — для мусора.
Подождал Алёнку. Алёнка продолжала сидеть, грызя ноготь.
— Айда? — неуверенно спросил Андрей.
— Темно там сейчас, — сказала Алёнка. — Надо днём искать.
— Ну да! Днём если увидит кто — прогонит.
— Это точно, — согласилась Алёнка.
Андрей поглядел вдоль переулка, освещённого редкими фонарями.
— Не так уж там и темно. Это здесь, на переулке, фонари поломаны. А там же железная дорога, поезда ходят. И переезд. На переезде всегда светло.
Алёнка подумала.
— Баба хватится… Искать начнёт.
— Не хватится! Мы же быстро!
Алёнка поднялась, сунула руки в карманы, подумала ещё.
— Ну, ладно. Пойдём. А если вдруг увидит кто, — мы мусор вывозили, правда? А потом покататься решили.
— Где покататься? — удивился Андрей. — На переезде? Там же машины!
— Ну. Машины. Взрослые же всегда думают, будто дети нарочно там, где машины, играют. Отругают нас, — и всё. А зачем мы туда на самом деле приходили, никто и не подумает.
Андрей в восхищении посмотрел на Алёнку. И, волоча рядом с ней санки, искоса всё поглядывал на неё.
* * *
Нар-Юган
Тарзана совсем замело снегом. Он спал последним собачьим сном, когда Белая подошла к нему, внимательно обнюхала, обойдя со всех сторон, и присела.
Волки, как по команде, тоже сели.
Волчица подняла морду к тёмному небу, на котором из-за метели не было видно ни звёзд, ни луны, и протяжно завыла.
Это был не обычный тоскливый вой голодных волков. Это была песня. И волки, окружавшие Белую, прекрасно понимали её.
Она пела о том, что дело сделано; пёс, который должен был исчезнуть, — исчез. Его пришлось лишь догнать и окружить. Его даже не пришлось рвать на части; всё, что нужно, сделало время, Волчье время. Пёс не дошёл до своей неведомой цели. Он никому не смог причинить беспокойства.
Она, Большая Белая, Мать всех волков, вскормившая Ромула и Рема и присутствовавшая при начале мира, теперь станет свидетельницей его конца.
Конец мира близок, и он стал ещё ближе с исчезновением этого жалкого, смертельно уставшего пса.
Волчица допела свою песню. Волки, снова улёгшиеся было в снег, вскочили.
Пора идти. Пора покинуть эти гиблые, промерзающие до самого нутра земли болота. Пора бежать на север, за водораздел. Там — дичь, там — лес, там стада оленей.
Белая повернулась к занесенному снегом холмику боком, подняла заднюю ногу и помочилась, окропив ледяную могилу неизвестного глупого пса, который надеялся спасти свой глупый собачий мир.
Белая отошла, и следом за ней то же самое проделали остальные восемь волков.
Потом они повернули к северу и затрусили цепочкой по необъятному миру, в узкой щели между двумя безднами, — щели, в которой только и возможна жизнь. Очень краткая жизнь, так похожая на сон.
* * *
Полигон бытовых отходов
Переполох начался внезапно. На полигоне появилось множество людей. Первыми от машин, оставленных на дороге, гуськом шли женщины из клуба "Верный друг". Женщины тащили набитые собачьей едой клеёнчатые сумки и рюкзаки.
Следом за ними бежала толпа операторов с камерами и журналистов с микрофонами. А ещё следом неторопливо шагали важные "компетентные лица" в одинаковых пыжиковых шапках, чёрных долгополых пальто, кашне и с белыми треугольничками рубашек.
Собаки разом проснулись, поднялся шум и гам. Рыжая вскочила и тоже хотела кинуться куда-то сломя голову, но Бракин осторожно куснул её за загривок. Рыжая огрызнулась, но притихла, и снова легла под бочок Бракина. Только поднимала уши и вертела головой, да ещё перебирала лапами от жгучего собачьего любопытства и нетерпения.
