Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия
Из этих отчётов Штернберг узнал ещё кое-что, о чём прежде ему было неизвестно. Чудовищное устройство являлось лишь побочным продуктом, созданным в рамках более широкой программы по изучению связи между гравитацией и временем. Мёльдерс, оказывается, тоже — как и Штернберг — изучал загадки Времени. По-своему.
Невысокий склон, на вершине которого располагался дворец, полого уходил к каким-то унылым постройкам, отчётливо видным за несколькими хрупкими деревцами, оставленными будто в насмешку. Изуродованный парк до отвращения напоминал город после многочасовой бомбёжки. Так же много ничем не оправданной, безнадёжной пустоты.
В последние дни Штернберг то и дело ловил себя на том, что повсюду выискивает какие-то намёки, предзнаменования. Прежде за ним такого не водилось. Вот, например, кладбище по соседству — скверный знак; однако же сущая мелочь по сравнению с тем, что ему было явлено вчера. Вот только что именно — благословение или предостережение? Штернбергу очень хотелось думать, что первое.
Это была машинисточка, что подала ему кофе, пока он обстоятельно распекал штурмбанфюрера Шлихтинга, полтора месяца назад получившего ответственнейшее задание и всё это время чёрт знает чем здесь занимавшегося. У машинистки оказались зелёные, изысканно приподнятые к вискам, удивительные глаза. Девчонка давно привыкла к мужскому вниманию и, отвечая на вопрос Штернберга, кокетливо назвала себя (Хайма Петерс) и свой возраст (двадцать лет). Атойв сентябре исполнилось двадцать два, отстранённо отметил Штернберг. У девицы была небольшая, тонкая, но ладная, с округлыми бёдрами фигурка — на таких девушках Штернберг и прежде задерживал взгляд, а с некоторых пор стал невольно к ним присматриваться, чтобы, впрочем, тут же потерять всякий интерес. Так и с этой Хаймой — чьи мысли, как мысли большинства людей, он слышал, чувствовал, видел насквозь, и это походило на то, как если бы он видел насквозь её внутренности. Ничего любопытного, а тем более привлекательного там не было. Лишь её мнимо-загадочные и мнимо-глубокие глаза настойчиво напоминали о других, действительно бездонных и загадочных, но наполнившихся страшной пустотой в тот всё решивший день.
Впрочем, какой смысл теперь вспоминать об этом, одёрнул себя Штернберг. По сути, тогда был поставлен эксперимент. Эксперимент прошёл удачно. И всё. Точка.
— Вас что-то сильно беспокоит, — обратился он к Зельману. — Вы явно думаете над тем, как бы поудачнее мне это преподнести.
— Вовсе нет. Я только хочу знать: что вы думаете об этом месте, Альрих?
— Курорт, ничего не скажешь. Хоть санаторий открывай. Особенно кстати это кладбище прямо под боком, с полгорода величиной…
Штернберг остановился на обочине мощёной дороги, вдоль которой тянулась редкая череда хилых молодых дубков.
— Неудивительно, что от здешних служащих за десять шагов так и шибает скверным шнапсом. Вообще, если хотите знать моё мнение, нельзя было подыскать ничего более отвратного. Здесь вся земля с костями. Меня мутит от этого места. Собственно, уже послезавтра я намерен выехать в Рабенхорст, там и проведу последние приготовления. И вам, Зельман, советую не оставаться здесь надолго.
Жёлтый дубовый лист, вращаясь, мелькая, спорхнул вниз и осторожно улёгся на правое плечо Штернберга, ровно накрыв серебристый погон. Зельман усмехнулся:
— Если ваша операция завершится успешно — в чём я нисколько не сомневаюсь, Альрих, — такие листья украсят ваши петлицы. Когда я в последний раз видел Гиммлера, он уже называл вас штандартенфюрером.
Порыв ветра небрежно сбросил вниз целую пригоршню дубовых листьев. Зельман проследил за их прихотливым полётом, припечатал один наконечником трости и молча посмотрел на Штернберга. Тот нахмурился.
— Вас действительно что-то беспокоит. Что-то, связанное с фюрером. И некий человек, который должен приехать. Может быть, вы наконец расскажете, в чём дело?
— Боюсь, в большей степени это будет беспокоить именно вас, Альрих, — вздохнул генерал. — Я вынужден вас серьёзно огорчить. Приезжает представитель фюрера. Наверное, вы кое-что уже об этом знаете. Я, откровенно говоря, до последнего надеялся, что нам удастся этого избежать. И я хотел вас попросить…
— Представитель фюрера? — Штернберг состроил зверскую гримасу. — Санкта Мария и всё небесное воинство! Ну и подарочек, чёрт бы его подрал. Проклятие… Что за манера — принимать самые вредительские решения задним числом! Я же лично просил шефа, чтобы никаких чёртовых надзирателей и начальников! Я провожу эту операцию. Следовательно, я здесь и фюрер, и Господь Бог, и всё что угодно!.. Кто он? И в каком качестве намерен присутствовать?
— Группенфюрер фон Илефельд. Вроде бы лишь в качестве независимого наблюдателя…
— Независимого! — фыркнул Штернберг. На его бледных скулах вырисовывались розоватые треугольные пятна, становившиеся всё ярче.
— …Но мне известно, что этот человек послан по личному приказу фюрера. Он будет представлять здесь самого Гитлера. Да, и, кроме того, Гиммлер решил, что вас необходимо продублировать. На всякий случай, и не рычите, в этом я с ним полностью согласен. С Илефельдом приедет специалист, кто именно, я не знаю…
— Всё вы знаете, Зельман, — Штернберг хмуро вгляделся в лицо генерала. — Знаете, оказывается, куда больше меня. Только я не понимаю, при чём тут Польша?
— Хорошо. Он поляк. Бывший заключённый. Единственный человек, который, помимо вас, когда-то проводил исследования Зонненштайна. Вроде бы весьма успешно.
— Этого мне ещё не хватало. Отбиваться от назойливых указаний чиновника и ещё в придачу контролировать какого-то кацетника, то есть ментально отравленного, который знаком с истинной природой Зонненштайна. О, чёрт… Поздравляю нашего Генриха Великого с очередной величайшей глупостью. Смотрю, это у него прямо-таки талант: топить в дерьме все самые лучшие проекты!
— Не пытайтесь противоречить. Это приказ фюрера. Вы ничего не добьётесь, только неоправданно усложните себе жизнь.
Штернберг резко отвернулся.
— Я запрещаю вам спорить с уполномоченным Гитлера, Альрих. Делайте своё дело. Это сейчас важнее.
— Да вы не имеете ровно никакого права мне приказывать, — сказал Штернберг, не оборачиваясь. Зельман глядел на его неподвижную широкую спину, пересечённую по диагонали матово поблёскивавшим ремнём портупеи.
— Откровенно говоря, меня очень удивляет, что вас до сих пор не поставили в известность.
— Я сегодня же свяжусь с Гиммлером, — невнятно проговорил Штернберг. Зельман обошёл его, посмотрел: Штернберг прижимал к лицу измятый платок. Генерал отвёл его руку — платок был весь в крови, а из-под носа среди кровавых разводов сползала вниз и ширилась яркая алая струйка.
