Эдвина Нун - Темный кипарис
— Тодд, — она произнесла имя почти умоляющим голосом, — ты убил Оливера, своего собственного брата? Этого не может быть!
Его слезы высохли. Он потер лоб, отбросив золотистую прядь, падавшую на глаза.
— Это было ужасное ожидание. Если меня запрут в мрачную темницу, днем я справлюсь с собой. Я умею считать, понимаете. Но по ночам меня мучают кошмары. Такие страшные кошмары.
— Об Оливере?
— Нет, не совсем так. Я знаю, что он — привидение, но я боюсь его только тогда, когда бодрствую. Я не вижу его во сне.
— О чем же тогда кошмары?
— Не о нем. Я вижу во сне, как плачу перед судом и как за мной гонится палач. Как три слепые мышки, о которых мы говорили. Кошмар не о том, что за тобой гонятся. Кошмар в том, что пытаешься убежать, и в том, что люди узнают об этом, — вот чего я боюсь.
Стелла с трудом сдерживала слезы. Бедный измученный ребенок.
— Люди… ты говоришь об отце?
Он кивнул.
— Вы не станете поднимать шум, правда? Когда мы уедем, я имею в виду.
— Конечно нет. — Что она могла сказать ему, что дошло бы до его детского разума?
— Мой отец не захочет поднимать шума. Он джентльмен. Джентльмены именно так и поступают, понимаете?
— Обещаю. Тодд… только твоего признания недостаточно, понимаешь.
Он нахмурился:
— Что вы хотите сказать, мэм?
— Я должна иметь доказательство. Как в детективных романах и триллерах. Полиция не может произвести арест, не имея доказательств. Ты понимаешь это?
Он помедлил.
— Думаю, что да.
— В суде, — продолжала Стелла, — признания людей должны быть подкреплены доказательством. Это называется уликой. То, что подкрепляет правдивость их заявлений.
— Доказательство есть. — Тодд держался решительно.
— Прекрасно. Потому что нельзя ожидать, что судья поверит тебе на слово, будто ты совершил преступление, в равной степени нельзя было бы ожидать, что он поверит на слово человеку, который скажет, что он не совершал этого… понимаешь?
— Есть доказательство, — повторил Тодд. — Но оно в комнате Оливера.
— Изобретение?
— Да. Это забавное сооружение. Как подводная лодка. После несчастного случая они положили ее снова в комнату Оливера.
— Разве не все вещи Оливера были сожжены? — Стелла внимательно наблюдала за ним.
— Наверное, так.
— Тогда изобретение тоже должно было исчезнуть, верно?
— Вероятно, нет.
Он отгородился от нее, и Стелла не знала, какую теперь применить тактику. Знал ли он, что комната и все ее содержимое остались нетронутыми? Однако она поверила ему относительно авторства рисунков. По ее мнению, она получила убедительные доказательства. Стелла думала, что такой мальчик, как Тодд Хок, не способен на подобное богохульство, и она была уверена в правильности своих выводов. У нее, конечно, был только его рассказ, но это, по крайней мере, было что-то существенное: словам Тодда можно было доверять.
— Разве изобретение еще там, мисс Оуэнз?
— Да, Тодд, боюсь, что там.
— Это хорошо. Я полагал, что так и должно быть. Теперь у вас будет доказательство, которое нужно судье.
— Тодд, почему ты так настаиваешь на том, чтобы тебя наказали?
— Я убил своего брата, разве не так? Разве меня не следует запереть в темницу и повесить за шею, пока я не умру?
Стелла отвернулась. Что можно было возразить на столь безупречную логику?
— Мы поговорим об этом позднее.
Тодд отблагодарил ее слабой улыбкой:
— Вы не похожи, по моим представлениям, на полицейского.
Облик Стеллы явно не вызывал доверия.
— Давай просто считать, что ты — это моя работа. И в данный момент я хочу, чтобы ты спустился вниз и подготовился. Я хочу, чтобы ты рассказал все это своему отцу, когда он возвратится из Провиденса. Слово в слово то, что ты рассказал мне. Об Оливере и рисунках. Обо всем.
Тодд снова вскочил, напряженный и испуганный:
— Нет!
— Ты должен, Тодд. Это несправедливо по отношению к тебе, ужасная отдаленность от своего отца. Это несправедливо и по отношению к нему. Он имеет право знать об Оливере.
— Нет, мисс Оуэнз… прошу вас! — Тодд искал теперь какой-то выход, в глазах его появился страх попавшего в западню животного.
— Ты не считаешь, что он имеет право знать?
— Я не могу рассказать ему!
— Если не можешь, — решительно сказала Стелла, — тогда ты трус. Ты никогда не был трусом, Тодд.
— Не заставляйте меня, мэм. — Мальчик смущенно поежился. — Он будет стыдиться меня… моему отцу будет стыдно!
— Послушай меня, Тодд. Это единственно честный поступок. Между вами не должно быть больше лжи. Твой отец — прекрасный человек…
— Он возненавидит меня!
— Расскажи ему, как относился к тебе Оливер.
— Он возненавидит меня… я знаю, что возненавидит!
— Почему он должен будет ненавидеть тебя? — спросила Стелла в отчаянии.
— Он любил Оливера.
— Но он также любил тебя, Тодд.
Юная голова отчаянно закачалась.
— Нет, не любил… нет, не любил, говорю вам… не так, как он любил Оливера.
Стелла подняла два рисунка. Тодд отскочил.
— Ты только покажешь ему эти рисунки и расскажешь ему о них. Ты понимаешь меня, Тодд? Твой отец распознает правду.
— Я не могу.
Стелла скрестила руки:
— Тогда мы расскажем ему вместе. Ты и я. Настало время, чтобы вся эта тайна относительно твоего брата была изгнана из этого дома. Дом нуждается в чистом воздухе и ярком дневном свете, чтобы исчез навсегда весь этот кошмар.
— Я не могу рассказать ему. Я предпочел бы Умереть. Я никогда не расскажу ему…
Слишком поздно. Она ощущала, как Тодд отдаляется от нее. Не успела она подняться, чтобы остановить его, как он стремительно вскочил с моррисовского кресла. Его ноги двигались проворно, и не успела она опомниться, как он выскочил из комнаты, оставив открытой тяжелую дубовую дверь. Она услышала звук шагов, удалявшихся по коридору.
Стелла подбежала к порогу, надеясь его остановить:
— Тодд, Тодд, вернись обратно…
Он убежал.
Была только миссис Дейлия, стоявшая на площадке, она смотрела недовольно и неодобрительно на возникшее беспокойство. По повороту ее головы Стелла поняла, что Тодд промчался мимо нее, как торнадо, не сказав даже «счастливо оставаться».
Стелла потерпела поражение, ей оставалось только присоединиться к экономке.
Миссис Дейлия — в черном, с прилегающим лифом, платье, отделанным кантом, с белым накрахмаленным воротником — смотрела на нее с неодобрением. На красивом лице проступили суровые, жестокие линии. Она выглядела намного старше своего возраста.
