Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде
Сэм не спешил ответить на стук. Забеспокоившись, Джейкоб постучал вновь.
– Иду, иду… (Дверь отворилась.) Доброй субботы.
Отец. Мешковатый серый костюм, белая сорочка, черные мокасины. Огромные солнечные очки с красными стеклами. Перекошенный галстук – узкий конец выглядывал из-под широкого. Ужасно хотелось поправить.
– Извини, что опоздал. Застрял в центре, пробки чудовищные.
– Ничего. Я только что из шула. Входи.
Джейкоб осторожно прошел в гостиную. В башнях из картонных коробок – две в ширину, четыре в высоту – хранилась разнородная библиотека: традиционные еврейские тексты и бесчисленные работы по физике, философии, филологии, астрономии и математике. А еще книги, неортодоксальность которых Джейкоб оценил лишь недавно: классики суфизма и буддизма, христианские мистики и гностики. В третьем классе он шокировал учителя, притащив в школу для доклада «Тибетскую книгу мертвых». Директор ребе Бухбиндер вызвал отца.
Глаза, читавшие подобный вздор, должны ослепнуть.
По дороге домой Джейкоб скорчился на пассажирском сиденье, предвидя взбучку. На светофоре Сэм остановился и взял его за руку.
Не всякий ребе достоин своего звания.
Но он сказал…
Я знаю, что он сказал. Он дурак.
В девять лет подобное откровение шокирует.
Зажегся зеленый. Сэм дал газу.
Нельзя бояться идей, сказал он. Следуй за доводом, куда бы он ни привел.
Лишь через десять лет Джейкоб понял, что отец цитировал Сократа.
Но похоже, чаша весов склонилась в пользу Бухбиндера, ибо Сэм и впрямь стал слепнуть. Началось это вскоре после школьного инцидента. Мутное пятнышко перед глазами постепенно разрасталось, поглощая цвета и очертания. В тусклом освещении Сэм видел лучше и потому завел привычку всегда носить солнечные очки, в гостиной задергивать шторы и пользоваться маломощными лампочками. Только он, ведомый мысленной лоцией, мог уверенно курсировать по своей библиотеке. Зрение вроде бы стабилизировалось, но угроза слепоты сохранялась – болезнь признали хронической, неизлечимой и, что самое приятное, наследственной.
С возрастом Джейкоба ожидал богатый выбор.
Безумие?
Слепота?
Зачем выбирать, если можно заполучить всё?
– Надеюсь, тебя проводили домой, – сказал Джейкоб.
Сэм дернул плечом.
– Ты сам добрался?
– Со мной все хорошо.
– Пап, это небезопасно.
– Ладно, сяду за руль, – невинно сказал Сэм.
– Очень смешно. Пусть Найджел тебя возит.
– Ему и так дел хватает.
Пакет с халой Джейкоб положил на стол под белой клеенкой, сервированный на двоих: бутылка вина, кривые вилки. Принюхиваясь, заглянул в кухню. Иногда отец путал краны на плите.
Горелым не пахло.
Не пахло вообще ничем.
– Абба, ты еду поставил разогреться?
– Конечно.
Джейкоб открыл духовку. Обернутые фольгой сковородки на холодных противнях.
– А газ-то включил?
Молчание.
– И на старуху бывает проруха, – сказал Сэм.
Начали с «Шалом Алейхем» – гимна в честь ангелов Шаббата. Потом Джейкоб смолк и слушал сочный баритон отца, нараспев читавшего «Эйшет Хаиль» – финальные стихи «Книги притчей Соломоновых», оду героической женщине:
Миловидность обманчива и красота суетна;
но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы.
Дайте ей от плода рук ее,
и да прославят ее у ворот дела ее!
Настрадавшийся отец спустя столько лет все еще воспевал Бину. Джейкоб злился и благоговел.
– Твой черед. – Сэм потянулся к голове сына, но замешкался. – Если хочешь.
– Давай ты. А я чем смогу помогу.
Маленькому Джейкобу родительское благословение казалось тарабарщиной косноязычного ангела. Иногда Сэм, улыбнувшись, приседал на корточки, чтобы сын возложил руки ему на голову и торжественно произнес: Эне-бене, ляка-бяка, Шаббат, аминь.
Сейчас они стояли лицом к лицу; улавливая запах душистого мыла, Джейкоб зачарованно смотрел на шевелящиеся отцовские губы. Сам-то Джейкоб больше походил на мать, у которой были густые черные волосы, на висках припорошенные сединой, и влажные зеленоватые глаза, еще более не от мира сего, чем у него. Он унаследовал ее открытый недоуменный взгляд, который сразу располагал к нему женщин, затрагивая в них материнскую струнку, но потом пробуждал ярость.
Не смотри так.
Как – так?
Будто не понимаешь, о чем я говорю.
А вот угловатый сухопарый Сэм точно выструган из полена. Выпуклый лоб – казалось, мозгу тесно в черепе. Сочинительство, думал Джейкоб, хорошая отдушина, иначе отцовская голова не выдержала бы скопления теологических концепций и взорвалась, как ядерный реактор, в радиусе полумили все укрыв серым веществом и цитатами из Торы.
Сэм снял очки. Внешне болезнь не сказалась – все те же ярко-карие, почти черные глаза. Прикрытые веки подрагивали в такт тихим словам:
Да уподобит тебя Бог Эфраиму и Менаше.
Да благословит тебя Господь и сохранит тебя.
Да прояснит Господь лицо Свое для тебя и помилует тебя.
Да обратит Господь лицо Свое к тебе и дарует тебе мир.
Сэм потянулся к сыну и влажно чмокнул его в лоб:
– Я люблю тебя.
Второй раз за неделю.
Собрался помирать, что ли?
Джейкоб до краев наполнил керамический бокал (творение Вины) красным вином и осторожно передал отцу. Читая кидуш[19], Сэм немного расплескал вино – лиловое растеклось по белой клеенке, как евреи по планете. Потом они выпили, омыли руки в чаше (тоже произведение Вины) и, преломив халу, обмакнули ломти в соль.
Решив пренебречь холодным супом, сразу перешли к главному блюду Сэм, пожелавший выступить в роли официанта, подал тарелки с жареной курицей, бататом, пловом и огуречным салатом.
– Недостаточный разогрев компенсируем изобилием.
Еды и впрямь было много. Джейкоб растрогался, поскольку отец далеко не роскошествовал. До того как зрение стало падать и Сэм взялся за так называемое управдомство, он наскребал на жизнь тем, что задешево вел бухгалтерию соседей-стариков и составлял им налоговые декларации. Его безразличие к материальным благам и неиссякаемая преданность покойной жене восхищали и обескураживали.
– Все очень вкусно, абба.
– Чем еще тебя угостить?
– Пожалуйста, сядь и поешь. – Джейкоб вилкой подцепил пружинистый кусок иерусалимского кугеля, сладкого и наперченного. – Ну, как дела?
Сэм пожал плечами:
– Как обычно. Бумагу мараю.
– Над чем работаешь?
– Тебе интересно?
– Я же спросил.
– Может, просто из вежливости.
– А что, вежливость – это плохо?
