Марина Дяченко - Петля дорог
— Ну вот и ладно… Ну вот и повезло нам… Цве-етик, цве-етик, шлю тебе приве-етик… Давай, давай, парень, иди, иди, не отставай… Лю-юбовь, лю-юбовь, как ки-ипит моя кровь…
Станко приходилось труднее — ветки хлестали его по лицу, больно царапались сучки, скользил под ногами слой прошлогодних листьев. Пробираясь почти на ощупь, он десять раз готов был впасть в раздражение но веселый голос Илияша звал, обещая удачу, и Станко вновь приободрялся.
— Давай, парень… Бедам нашим конец, и целы остались, видишь… Теперь все будет «бархатом»… Теперь уж точно…
— Долго… еще? — спросил Станко, переводя дыхание.
Илияш рассмеялся, будто услышав удачную шутку:
— Нет… Еще чуть-чуть… Ты не отставай, а то еще потеряешься в темноте…
Тем временем дождь перестал; в сплошной пелене туч кое-где появились просветы.
— Уже утро скоро, — сказал Станко капризно. — Несет тебя… Или подожди, пока луна выйдет…
Будто отвечая на его слова, из-за туч выглянул тусклый лунный серп. Стало чуть-чуть светлее.
— Ну вот, — Станко вздохнул с облегчением, теперь видна была Илияшева фигура в десяти шагах перед ним — неимоверно высокая, никогда Станко не замечал, что Илияш так высок, может быть, это игра теней?
— Идем, — забормотал проводник еще радостнее, еще поспешнее, — идем, что стоишь, на ходу засыпаешь… Идем, уже близко…
И он снова заскользил вперед, но и Станко теперь стало легче — отводя от лица ветки, он почти догнал проводника.
Луна спряталась.
— Все, почти пришли, — шептал Илияш совсем рядом, — еще чуть-чуть…
Станко замешкался было — но луна вышла опять, засветила ярче, будто собравшись с силами, и в бледном свете ее Станко разглядел, как изменилась походка проводника — он будто крался, полусогнув колени, вытянув вперед руки, причем пальцы постоянно и сложно шевелились; время от времени он нежно, ласково поглаживал себя по бедру, и что-то нехорошее было в этом странном, таком несвойственном ему движении.
Станко споткнулся и стал. Ему вдруг стало страшно.
— Не медли, парень…
И Станко снова пошел, но каждый шаг давался ему через силу. Теперь он заметил, что кинжал Илияша висит не на левом боку, а на правом.
— Идем же, парень… — Илияш обернулся, поторапливая, но Станко будто в землю врос — такой нестерпимой жутью повеяло вдруг из темных проемов между стволами.
— Ну же! — Илияш готов был плясать от нетерпения, — ну…
Он вдруг шагнул к Станко, и тусклый лунный свет упал на его лицо.
Волосы зашевелились у Станко на голове.
Стоящий перед ним не был Илияшем. Это был некто, носящий личину. Искусную маску на чужом одутловатом лице. Из прорезей маски…
Станко затрясся.
— Идем, парень… Идем…
— Н-не… — выдавил Станко, не в силах сойти с места. Тот, кто не был Илияшем, укоризненно качнул головой и мягко погладил себя по длинной шее. Личина, вероятно, собралась улыбнуться — полускрытые бородой губы принялись вдруг растягиваться, как тугое тесто. Маска исказилась, как отражение в кривом стекле.
Добрые духи!
И тогда Станко наконец-то обрел способность кричать и бегать.
Он несся через тьму, подгоняемый розгами веток, спотыкаясь, падая, задыхаясь, пугая лес хриплыми воплями, вымещая в беге, в крике весь свой холодный ужас. Потом, запнувшись о корень и угодив лбом в твердое, он ощутил мгновенную боль и перестал себя помнить.
Первое чувство, пришедшее на смену забытью, оказалось снова-таки болью — тупой, тяжелой, надежно поселившейся в голове. Он застонал — без умыслу, без надежды, просто от жалости к себе.
— Станко… Станко…
Его осторожно трясли за плечо. С трудом повернувшись, он увидел над собой ясное утреннее небо в путанице ветвей и склонившегося Илияша.
Ночной кошмар вернулся. Станко бросило в жар; дернувшись, он сел боль в голове толчком усилилась. Добрые духи, чего он хочет? Чего хочет этот… это…
— Станко… Это я… Не бойся…
Голос был хриплый, усталый, не было в нем ни давешней бодрости, ни веселья. Станко смотрел, широко раскрыв глаза.
— Не бойся… Это я, посмотри…
Склонившийся над Станко человек ткнул пальцем в свое лицо. Это было лицо Илияша — бледное, измученное, с темными кругами вокруг глаз и травинками в бороде, но живое, человеческое, ничуть не похожее на ту страшную личину:
— Это я, да я же…
Станко вдруг ослабел. Невиданное облегчение отобрало последние силы; локти подломились, он тряпочкой растянулся на траве, и сразу вернулась забытая было боль.
— Это призраки такие, мары… — Илияш попробовал усмехнуться. — Мне тоже… привиделось… Ты мне привиделся, Станко… — и проводник передернулся.
Станко лежал и смотрел на него почти с любовью. Жесткая борода, красные, припухшие веки, глаза с остатками былого куража… Это Илияш. Добрые духи, это действительно Илияш, и как он, Станко, рад его видеть, ни одному человеку в жизни он так не радовался…
Он засмеялся — тихо и глупо, от смеха голова заболела сильнее.
Илияш, который, похоже, вполне разделял его чувства, засмеялся тоже:
— Надо же… Ну, парень, и ночка выдалась… Ну и ночка…
Он помог Станко подняться — осторожно, тоже, по-видимому, удивляясь и радуясь тому, что парень-то настоящий. С трудом встав на ноги и справившись с головокружением, Станко увидел рядом — в двух шагах отвесный обрыв. Внизу, поодаль от каменистого склона, трепетала листьями изящная березовая рощица. Станко подобрался к краю — в камнях под обрывом белели чьи-то кости.
— Да, — Илияш все еще смеялся, — это они… Промышляют так, да…
Не оборачиваясь, путники побрели прочь.
Они шли и шли, и счастье, что дорога была легкой — оба вконец измучились и едва переставляли ноги.
— Молока хочу, — сказал Станко запекшимися губами.
Илияш удивился:
— Что?
— Молока… С ржаной поджаристой корочкой.
— Понятно, — Илияш скептически улыбнулся, — а сдобной булочки с кремом?
— Нет, — сказал Станко трагическим голосом. — С кремом я в жизни не пробовал.
— Плохо, — отрывисто посочувствовал Илияш и вытащил из-за пазухи карту.
За время пути карта еще больше истрепалась и вытерлась, Илияш подносил ее к самым глазам, страдальчески морщился и водил пальцем по дырам и пятнам; утвердившись в некой важной мысли, проводник поднял на Станко довольные глаза:
— Завтра выйдем к замку. С пути бы не сбиться… Тут овражек должен быть, прямой, как стрелочка… Смотри по сторонам, ладно?
Станко рассеянно кивнул. Ему как-то сразу стало не до того.
Завтра. Всю жизнь готовился — и завтра. Радоваться бы… Откуда же это тягучее, холодное, тяжелое чувство?
