Татьяна Богатырева - Весенние соблазны
От внезапной тяжести пружинит диван, шуршит одежда, соскальзывает, обнажая грудь, одеяло, и я улыбаюсь сквозь сон. Присевший на мою постель обрывает нитки, сплетающие меня со сном, — легкими касаниями, медленно, бережно. Я просыпаюсь, я обвиваю брата руками и ногами, тяну его к себе. Я знаю каждое его движение, каждую линию его тела.
Я знаю это о них обоих.
Я сплетаю нитки, касаясь их тел, — так же, как плету настоящие, но настоящие я люблю плести пальцами… У меня гибкие, очень красивые пальцы: филигранный рисунок гениального скульптора. Братья говорят, что у нашей матери — такие же. Пальцы, которым не нужен ни уход, ни маникюр, ни украшения. Правда, братья все время дарят мне драгоценности — точнее, дарят себе, они способны подолгу играть с моими пальцами, нанизывая на них кольца, перстни, печатки. Они превратили это занятие в хобби, они словно собирают мозаику — вместе и порознь, всерьез спорят, смотрится ли рядом с изумрудом — рубин, или черный агат подойдет сюда лучше… Они даже надоедают мне, особенно, когда мне хочется сплетать нитки.
Я делаю это без спиц и крючков; я не плету только что одежду. Триглав полон моих изделий, а когда я была маленькой, то заплетала сложным лабиринтом всю квартиру, зацепляя нитки за ручки дверей и ящиков, за перекладины стульев и подлокотники кресел… Это не было похоже на паутину — даже когда я выбирала только один цвет, даже когда я выбирала серый. Струйки воды, пузырьки в лимонаде, листья деревьев — если смотреть напросвет.
Братья часто заставали меня сидящей среди лабиринта — на полу, на столе, под столом… Они не ругали меня, конечно, нет, и не рвали нитки. Они играли со мной. Подымая и опуская части узора, вытягивая, меняя цвета, они прятали мои пальцы в своих ладонях и учили плести не касаясь. Закончив игру, один из них (чаще Виталий) сворачивал лабиринт в клубочек — или просто уменьшал. В триглаве полно моих лабиринтов — самые крошечные лежат в секретере, в шкатулках.
Мои братья научили меня плести многое другое — ведь нитки бывают разными.
Я очень люблю сплетать их в постели: занятие, именующееся в книгах сексом. Этому меня тоже научили братья, но наша постель — всего лишь часть моей любви к ним, всего лишь часть их любви ко мне.
Я знаю, что любовь в постели — секс — только удовлетворение физиологической потребности тела. Да; конечно так; но я люблю своих братьев и одетыми, и не за постель, и я блаженствую в их постели.
Нитки, которые не оборвать, не уменьшить, не спрятать в шкатулке: блаженство в постели брата. Книги именуют это инцестом.
У людей есть мифы о первых людях. Их было мало, и они женились на своих сестрах. Авель; Каин; кто-то еще… Адам — с Евой, сотворенной из него самого.
Инцест был в чести у королей — или в нужде.
Еще им занимались боги.
5. Ларек
Раза три в неделю я работаю ночной продавщицей в нашем ларьке.
Квартал, где находится ларек, почти безлюден после восьми вечера. Редкие прохожие, редкие покупатели. Ларек не богат ассортиментом, но клиентам его и не нужно многое — пиво, сигареты, чипсы… А мне не нужны клиенты.
Я не знаю, зачем моим братьям ларек. Возможно, как склад: здесь есть товар, не подлежащий продаже. Он хранится в ящиках, запечатанных и нет. В раскрытых, деревянных, лежат пересыпанные опилками яблоки, весьма непрезентабельного вида, желтые, с пятнами, и это действительно яблоки, и они довольно вкусные, чего никак не подумаешь по внешнему виду. Я грызу их иногда, но Виталий, заставши меня за поеданием яблок, кривится. Ящики, перехваченные крест-накрест широким скотчем, — картонные. Не слишком большие, совсем не тияжелые, с надписями вполне продуктового или сигаретного содержания. Спросить, что в них находится, мне никогда не приходило в голову. В нашей семье не приняты вопросы, заключающие в себе пустое, праздное любопытство. К тому же я не любопытна сама по себе, это не в моем характере. Да и вмешиваться в дела моих братьев — дело достаточно опасное и неблагодарное. Опасное не для меня, но сомнительно, что братья стали бы отвечать на такие мои вопросы.
В ларьке хорошо. Он чем-то напоминает мне полузабытый Дом — не интерьерами, конечно. Я не смогла бы объяснить внятно — чем.
Может быть, свет… Дневные лампы, яркие, не выключаемые никогда. Из-за них почти ничего не видно на улице — только людей, когда они уже подходят вплотную.
Может быть, запах, исходящий от закрытых ящиков, близкий к яблочному, только так пахнут огромные, зеленые фрукты, а желтые пародии в опилках пахнут совершенно иначе.
Может быть, возникающее уже через час чувство отделенности от мира вне ларька — словно ларек находится в другом месте, а все за его стенами — иллюзия, странное кино… Не знаю, откуда это чувство берется, ведь в своей квартире, закрытой, отгороженной и куда как более странной, я не ощущаю ничего подобного. Не знаю… но мне хорошо в нем. Я даже испытываю порой дискомфорт от прихода братьев, довольно часто навещающих меня по ночам. Навещающих просто так — убедиться, что со мной все в порядке, и всегда они приносят мне какой-нибудь еды, хотя прекрасно знают, что я не люблю есть в ларьке.
Торговать мне приходится совсем мало — может быть, десяток покупателей вечером, а ночью даже двое — уже много. Я читаю, сидя в кресле за витриной, уместив ноги на одном из ящиков, но читаю что-нибудь совсем легкое, а чаще — листаю бестолковые, но толстые и красочные журналы. Кирилл, забегая в ларек, проводит в нем от силы минут пятнадцать, пьет со мной кофе и, целуя меня перед уходом, просит не скучать. Виталий заходит гораздо реже, но и сидит со мной дольше. Товаром, в основном, занимается тоже Виталий — то есть ларечным, пиво-сигаретным товаром. Яблоки и запечатанные ящики они привозят вдвоем — только вдвоем, и только на своей машине, и, как правило, после полуночи.
Я всегда рада их видеть — но я не предлагаю им навещать ларек чаще. Мне комфортно полностью только в присутствии братьев, я начинаю скучать по ним через полчаса после расставания, но здесь, в ларьке, я немножко отдыхаю от них.
Собственно говоря, у нас два ларька. Но во втором я не торгую. Сидеть в нем мне пришлось всего раза три — опять же днем, даже не в сумерки, ни в коем случае не в сумерки, строго-настрого приказал мне Виталий, не вздумай задержаться.
Это обычный ларек, только на форточке окошка всегда висит табличка «закрыто». Давно привыкшие к табличке окрестные жители не пытаются в окошко стучать, и поэтому ничто не мешает заниматься здесь чем угодно — читать ли, спать ли… Но я не люблю быть в этом ларьке и вряд ли смогу объяснить, почему. В нем очень светло — несмотря на то, что нет ни одной лампочки. Словно бы солнечный свет проходит сквозь стены, или стены — обычные, железные — на самом деле стеклянные. Товара в ларьке нет совсем — только макеты на витрине, совсем немного, просто для вида. За витриной тоже стоят ящики, но иные, чем в ларьке ночном. Железные, совершенно неподъемные ящики. Их никогда не бывает больше пяти, и от них пахнет смазкой, машинным маслом, порою даже бензином. В фильмах такие ящики обычно набиты оружием, но я не представляю ситуации, в которой моим братьям могло бы потребоваться оружие — то есть, обычное оружие этого мира. Так же, как здешние деньги.
