Мария Некрасова - Большая книга ужасов — 67 (сборник)
Я шагнул в темный двор: никого. Где-то совсем рядом в самое ухо бормотал старушечий голос:
– Она открыла на стук – никого нету. Только сквознячок задел ее, как плечом, будто кто-то прошел в комнату. В ту же ночь свекровь и померла. Так смерть приходит.
Я не успел удивиться, как ошалел от свежего ночного воздуха! От него сосало под ложечкой и хотелось выть, рыдать и петь во весь голос. Я спрыгнул с крыльца, выскочил за калитку и побежал.
Над деревней стояла огромная луна, и трава серебрилась в ее свете. Высокие стебли щекотали мне ноги и лицо, я бежал, рассекая их носом. Подходящее слово «эйфория», но все равно не то. Я чувствовал все вокруг яснее и сильнее. Мой маленький мир – деревня на три улицы – стал совсем моим, словно я проглотил его и наслаждаюсь послевкусием. Со всех сторон ко мне летели запахи: травы, молока, печного дыма, дерева. Живые вишни во дворах пахли совсем не так, как живые яблони, а в горках сухих дров каждое полешко имело свой запах. Я чувствовал, как в заборе подгнивают две доски, а на подоконнике в ближайшем доме чудесным пурпурным цветом зацветает фиалка. Я слышал запах пота, снов, земли и множества мелких трещин на руках: тетя Катя спала, умаявшись в огороде. В каждом доме, перебивая друг друга, тикали часы, в каждом, кроме трех домов. Отчего-то меня это не волновало. Мне хотелось бежать, чтобы трава хлестала по физиономии, кричать и громко петь. Мне было хорошо.
Небо стояло выше, чем обычно, а по земле я едва не скреб животом. Ладони кололи прошлогодние сухие травинки, но отчего-то было не больно, а щекотно. Я пробежал всю улицу, пока не осознал, что стою на четвереньках. В лунном свете я не узнал своих рук. Пальцы стали короче, ногти длинные и черные, каждый сам длиной с палец. Мои три волосины на руках разрослись в густую бурую шубу, покрывающую все тело. Ее можно было взъершить, напрягая мышцы на боках и в холке. У меня была холка! Во рту непривычно мешали крупные клыки и язык, длинный-длинный, я мог легко достать им до носа и накрыть переносицу. Если скосить глаза, как будто кривляешься, можно было разглядеть широкую звериную морду, черную носопырку с огромными ноздрями и собственный язык, гуляющий по этой носопырке… Я так и замер на бегу.
Звериное тело, которое я рассматривал изнутри, было моим собственным. Но в нем было здорово! Я не мог заставить себя отвлечься от накативших запахов, звуков, от этой лунной эйфории и странной щекотки в животе, чтобы осознать и хоть испугаться для приличия. Мне было не страшно, мне было хорошо. Я не бежал, я летал. Кто сказал, что медведи неуклюжие? Кто сказал, что медведи косолапые? Даже когда я стоял на земле, меня не покидало ощущение невесомости и единения с миром. Я был частью этой деревни, ее воздухом и землей и, наверное, думал, что сплю. Во сне очень похожие ощущения…
С параллельной улицы потянуло зверем и железом. Мелкая собака заметалась у конуры, выгнула спину и дернулась как в последний раз. Тренькнула цепь, звено разомкнулось, и побежали-побежали по сухой земле мелкие лапки. Беги, псина! Спасайся, зверь уже близко.
Зверь торопливо трусил огородами в сторону дома, откуда сбежала псина. Медвежий запах тяжелым тулупом окутывал запахи человеческие. Машинное масло, дым от костра, вспоротый червяк на рыболовном крючке, земля, сырая вода из-под земли. Наверное, так пахнут все деревенские мальчишки весной. Это были мои родные запахи, от которых становилось легко и спокойно. Это был мой друг.
Я побежал ему навстречу, рассекая носом пахучую траву. Вспугнутые жуки маячили у меня перед глазами и садились на голову. Звезды были дальше, но ярче, я видел небо четко, как в книжке по астрономии.
В сарае завизжала свинья. Она чуяла приближение зверя и металась, снося перегородки загона. Ее желтоватые копытца буксовали в навозе, а щетинки на теле стояли дыбом. Я слышал, я чувствовал, какие они, оказывается, длинные, эти щетинки, не с палец даже, а с ладонь. Всю жизнь в деревне живу, а не замечал. Зверь, пахнущий как мальчишка, бежал на визг. Страх только раззадоривал его. У меня у самого сносило крышу от чужого адреналина: хотелось бежать, кувыркаться и ловить мошек ртом. И малинки. Эх, не поспела еще!
…Лом чувствовал другое. От него потянуло слюной и яростью так, что я даже притормозил. Он был другой, Лом. Не такой, как я. Его шерсть на холке стояла жестким гребнем, его глянцевая губа обнажила клыки в оскале. Он не был рад новому телу, его не интересовали мошки и даже малина. Он был голоден, и визг свиньи только придавал ему скорости.
При мысли о сыром мясе меня по-человечески затошнило. Я даже испугался, что проснусь не вовремя, не досмотрев такой волшебный сон. Я уже подбежал к дому, зашел через калитку, выломав нечаянно несколько досок, и увидел, как с другой стороны Лом лезет через забор.
В доме проснулся человек. Заскрипела провисшая сетка кровати. Ноги с огромными шишками у больших пальцев коснулись облезлого дощатого пола. Рука стянула со стула штаны, звякнув пряжкой ремня. А зверь-мальчишка ничего не замечал! Он бежал к сараю, опьяненный адреналином свиньи, он бежал к сараю и топал так, что, наверное, в доме было слышно. А человек уже влез в жесткие кирзовые сапоги, взял винтовку и задергал защелку на двери.
Грохнула дверь сарая. Лом с разгону пробил ее глупой башкой и оказался в западне. Сарай был не сараем, а старым строительным вагончиком из какого-то металла. Только дверь была дощатой, а стены головой не пробьешь.
Человек выскочил на крыльцо. В глаза мне шибанул свет фонарика, и через секунду грохнул выстрел. В сантиметре от моего уха от бревна в поленнице отлетела здоровенная щепка.
Мир замолчал. То есть я оглох от выстрела. Человек в сапогах беззвучно шевельнул рукой – перезаряжает. Я спрятался за поленницу, вскарабкался по дровам и перевалился через забор. Воздух завибрировал – еще один выстрел. Распахнулась калитка, и человек в тяжелых сапогах побежал за мной.
…А балбесина Лом в сарае, ничего не видя и не слыша вокруг, счастливо потрошил свинью. Меня тошнило от запаха крови, мочи и пороха, но убегать было нельзя: Лом в ловушке. Как только человек потеряет меня из виду, он пойдет проверять, как там скотина. А там – здрасьте: мой друг откушать изволят. Чавкает и жмурится, не слыша даже выстрелов, иначе давно бы удрал.
Я убегал не торопясь, дразня человека с ружьем, чтобы дать Лому спокойно уйти. Я залегал в траве и выскакивал перед самым носом. Человеку было трудно одновременно светить фонариком и целиться. Чтобы выстрелить, он отпускал фонарь и тот повисал на запястье в веревочной петле. Человек стрелял в темноту. Он был беспомощен, а я все видел и, казалось, даже слышал его мысли. А может быть, он так ругался, что до меня доносились вибрации воздуха.
